История Франции. С древнейших времен до Версальского договора - Уильям Стирнс Дэвис

Гонцы срочно помчались с этим известием в Версаль, а там герцог де Лианкур без всякой подготовки сообщил новости Людовику XVI. «Это бунт!» – воскликнул король. «Нет, государь, это революция», – ответил рассудительный герцог. Весь план придворной партии рухнул как карточный домик. Покорить бушующий Париж – совсем не то, что разогнать безоружных депутатов. Неккер был возвращен, а положение Собрания стало прочным как никогда.

В одном отношении Франция, несмотря на таможенные заставы на границах провинций и на многие другие разделительные линии, была очень централизованной страной: Париж господствовал над остальной страной и в политической, и в интеллектуальной жизни. Казалось, что за пределами великой столицы почти невозможны какие-либо организованные усилия народа. Во многих сельских округах невежество и политическая апатия населения были огромными. Один умный путешественник-англичанин[151] 4 июля 1789 г. оказался в процветающем городе Шато-Тьерри. Он не смог там найти ни одной газеты (а в Париже их тогда было множество), чтобы узнать о великих событиях, произошедших во Франции.

«Какая глупость, бедность и отсутствие информации! – написал он. – Вряд ли этот народ заслуживает свободы. Даже самая слабая, но решительная попытка остановить их силой, если бы произошла, вряд ли потерпела бы неудачу». Но вот новость о том, что мрачный замок короля взят штурмом, долетела до всех маленьких деревень и ферм. Среди крестьян сразу же начался ропот, а от слов они быстро перешли к энергичным и жестоким действиям. Долой ненавистные «феодальные пошлины», грабительские налоги, тиранические барщины! Если слова «права народа» что-то означают, то они значат именно это! И скоро во многих округах вечернее небо стало красным от пожаров: горели замки беспомощных дворян. В других местностях крестьяне совершали меньше насилия: они только сжигали книги, где были записаны их феодальные пошлины, думая, что, уничтожая запись, отменяют этим пошлину.

Повсюду был беспорядок, и положение могло стать еще хуже. Армия была ненадежна. После 14 июля король капитулировал. Он приехал в Париж, и у ворот его встретил только что выбранный новым городским правительством мэр столицы. Этот выскочка-чиновник сказал его величеству: «Когда-то Генрих IV снова завоевал свою столицу. Теперь столица снова завоевала своего короля!» Повсюду сияли новые трехцветные флаги и кокарды. Этим цветам революции потом было суждено реять над полями множества сражений в войне за свободу[152]. Всюду возникали отряды Национальной гвардии – ополчения патриотов. Они должны были защитить то, что люди теперь радостно называли революцией.

Собрание какое-то время пыталось продолжать свои сложные споры о «правах человека» и основных принципах просвещенного правления. Но 4 августа один из комитетов представил более близкий к жизни отчет о беспорядках во Франции: повсюду происходят мятежи и поджоги, очень часто чернь убивает людей (американцы сказали бы «линчует»), сбор налогов прекратился, и в итоге стране угрожает анархия. Внезапно либерально настроенный дворянин, виконт де Ноайль, заявил, что нужно вырвать корень зла, то есть отменить все феодальные права.

Вскоре депутаты в горячем порыве самопожертвования объявили упраздненными все старые средневековые злоупотребления и непомерные поборы. Духовенство отказалось от части самых дорогих для него налоговых льгот. Депутатов охватила какая-то неистовая страсть к великодушному самоотречению. Людовик XVI, который не был среди них и ничего не знал об этих дебатах, большинством голосов был объявлен «восстановителем французской свободы»! Целая масса освященных веками несправедливостей исчезла из сводов законов (точнее, казалось, что исчезла). Второй такой ночи, как эта, никогда не было во французской истории.

Голосовать за все это было легко и чудесно. Гораздо труднее было заново строить страну на старом расшатанном фундаменте и претворить красивые слова в жизнь. Трудности еще усиливались тем, что все, кто утратил старинные феодальные привилегии, должны были получить компенсацию. Откуда взять на это деньги теперь, когда налоги почти перестали поступать и Неккер уже не мог придумать, как предотвратить банкротство? День 4 августа 1789 г. – славная дата в истории, но он стал не концом, а началом борьбы и неописуемого беспорядка.

Теперь революция набрала полную скорость. Власть почти сама упала в руки тех солидных буржуазных слоев, которые были умом страны и очень хотели разумных и долговечных реформ, но так же сильно хотели не допустить анархии в стране. Однако низшие слои общества уже стали почти неуправляемыми. Королевский двор и дворянство не оказали революции честную поддержку, буржуазия не смогла взять ситуацию под контроль, и все шансы оказались у экстремистов. Король, может быть, искренне желал принять новый порядок. Но королева и суетившиеся вокруг нее пустоголовые принцы и принцессы не желали этого делать. Им вся эта ситуация казалась чудовищной и невыносимой. Чтобы сохранить ускользавшие от них привилегии, они решили рискнуть покоем и безопасностью Франции. В сентябре они возобновили июльские интриги. Опять в Версаль были введены войска (они надеялись, что теперь это будут надежные части). В ночь 1 октября был устроен большой банкет для новоприбывших офицеров. На нем было выпито много вина и сказано много общих слов. Королева присутствовала на банкете во всем блеске своей красоты, офицеры приветствовали ее и громко выкрикивали клятвы верности и пили здоровье королевской семьи при блеске обнаженных шпаг и под гром оркестра, игравшего роялистскую песню: «О Ричард, мой король! Весь мир тебя покидает, но я – нет». Рассказывали, что потом участники празднества злобно растоптали трехцветные кокарды и им были розданы белые кокарды – цвета королевского семейства Бурбон, а после этого к офицерам присоединились очаровательные дамы, которые укрепили их верность и прикололи им к одежде белые ленты.

Это была глупая демонстрация, достойная глупого старого режима. Придворной партии надо было привлечь на свою сторону не офицеров, а солдат их полков. Разумеется, рассказ об этой выходке, с соответствующими случаю преувеличениями, достиг Парижа. Столица снова забурлила. От новой свободы хлеб не стал дешевым, и очень многие парижане голодали. И вот 4 октября народ устроил бурную демонстрацию перед мэрией. Во главе демонстрантов шли рыночные торговки – крупные женщины с сильными руками. Похоже, что вместе с ними были мужчины в женских платьях. Молодая Национальная гвардия вышла им навстречу, но вряд ли можно было надеяться, что она примет какие-то суровые меры. «Вы не станете стрелять в женщин!» – раздался чей-то голос. Потом кто-то, вероятно желая, чтобы демонстранты не устроили бунт в Париже, начал бить в барабан и кричать: «В Версаль!» И вся толпа, во главе с женщинами, кричавшими: «Хлеба!», пошла прочь от мэрии. Лафайет, командир Национальной гвардии, последовал за ними с большинством своих людей. Он не был уверен в своих подчиненных и был очень встревожен всем, что произошло.