История Франции. С древнейших времен до Версальского договора - Уильям Стирнс Дэвис

Но при разработке политического механизма, который должен был обеспечить бесперебойную работу всех этих желанных законов и теорий, Собрание совершило грубейшие ошибки. Правду говоря, обстоятельства сложились бы гораздо лучше, если бы законодатели имели дело с королем другого типа. Людовик XVI не отверг революцию открыто и не рискнул начать гражданскую войну, но и не отрекся достойно от престола. Но он и не принял ясно и непритворно тот новый порядок, который отнял у него все права творца законов и оставил ему только почетную роль главного чиновника государства. Он делал одну уступку за другой, но ни разу не уступил так, чтобы современники поверили, что он рад сменить головокружительные почести самодержца на более безопасную жизнь наследственного президента. Это был просто полный добрых намерений и совершенно сбитый с толку человек, которого волна непреодолимых обстоятельств несла от одного события к другому. Хуже всего было то, что он не нашел в себе мужества, чтобы заставить замолчать свою жену и ее открыто реакционных советчиков. Он сделал своими врагами многих могущественных вождей, которых ему следовало расположить к себе, и не мог скрыть своего отвращения ко многим нововведениям, которые был бессилен предотвратить. От своих знатнейших дворян и даже от собственных братьев он получал очень мало поддержки и мало мудрых советов. Они открыто сердились на него за нежелание сопротивляться требованиям народа с помощью силы. Для Людовика наилучшим выходом было бы открыто возглавить защитников Нового порядка и сделаться настоящим «королем-гражданином», защитником и трибуном народа. Тогда все сторонники революции, вероятно, объединились бы вокруг него, и он был бы в безопасности. Но на такое дерзкое и отважное предприятие не был способен этот неповоротливый, с вялым умом добряк, который унаследовал титулы Людовика XIV.

В любом случае Собрание подготовило для Франции конституцию, согласно которой работа короля-президента была бы трудной даже для очень одаренного человека. Законодательный орган должен был состоять из всего одной палаты. Возможно, это решение было принято отчасти потому, что французские депутаты ненавидели палату лордов, а отчасти, вероятно, потому, что они не желали выглядеть подражателями Англии. Члены этого единого собрания должны были избираться на два года голосованием всех граждан, достигших двадцати пяти лет и плативших прямой местный налог, равный их трехдневному заработку[155]. Король никаким образом не мог распустить этот орган или принудить его к чему-то. Первоначально предлагали, чтобы у короля не было права вето на решения законодателей. Но предполагалось, что он будет выбирать министров, которые станут исполнять все законы и будут отвечать за бесперебойную работу правительства. Королю прямо запретили брать своих министров из числа членов нового Законодательного собрания. Поражает, что большинство составителей конституции не видели, как порочна такая структура. Она даже при этих условиях должна была порождать бесконечные разногласия между исполнительной и законодательной властями. Разрешить противоречие между ними могла только новая революция. Мирабо ясно осознавал эту угрозу и предупреждал о ней, но радикалы посчитали его «слишком умеренным» и продолжили свой путь к катастрофе.

Но самое большое препятствие для укрепления нового порядка создало неуместное постановление Собрания, поссорившее их с церковью. Дефицит бюджета сохранялся. Неккер был в отчаянии и меньше, чем когда-либо, мог придумать, где найти деньги. И в 1790 г. Собрание, не подсчитав все возможные убытки, вынесло постановление о национализации (то есть фактически конфискации) обширных земель церкви. Правда, духовенству была обещана компенсация за потерянные при этом доходы, но ближайшим результатом постановления было то, что собрание смогло начать выпуск ассигнаций (бумажных денег, обеспеченных ожидаемой выручкой от продажи церковных земель). Сначала тиражи были небольшими, но потом стали печатать все больше таких денег, и в итоге Франция испытала на себе все затруднения и горести, которые создает обращение сильно обесценившихся бумажных денег.

Этот закон, разумеется, встревожил всех служителей церкви. А вскоре был принят документ, который был для них еще хуже, – Гражданская конституция духовенства, следовать ему были обязаны все священники. Собрание принялось реорганизовывать французскую церковь, как будто получило на это разрешение непосредственно от самого папы. Вместо 135 епископов теперь было только 83 (по одному для каждого департамента). Этих высоких иерархов и сельских кюре должны были избирать те же выборщики, которые выбирали чиновников мирской власти. Количество монастырей было сокращено, принятие монашества сделалось трудным. Не было никаких попыток провести богословские различия между французским и римским католицизмом. Но в целом действие нового закона привело к тому, что «католицизм во Франции стал отличаться от римского католицизма, по меньшей мере в области дисциплины, канонических учреждений и духовной юрисдикции».

Вскоре стал очевиден результат этого неудачного закона. У Собрания было вполне достаточно и даже слишком много мирских проблем, которые оно могло бы решить, не затевая ссору с католической церковью. До этого времени большинство сельских кюре и некоторые наиболее достойные епископы были на стороне нового порядка. Теперь же почти все служители церкви, кроме приспособленцев, живших как миряне, подчинились папе, когда тот запретил им приносить присягу, которую потребовали от них власти (1791). Тем, кто не присягнул, пришлось покинуть свои епархии или приходы: их вытеснили с мест остальные, менее достойные собратья, которые незаконно захватили их должности и церкви на том основании, что были «присягнувшими» или, иначе говоря, «конституционными» священниками. Изгнанники сразу же стали центром опасного раскола во французском обществе, очень почитаемыми людьми для набожных мирян и большой постоянной опасностью для всего дела революции. Но главным было то, что король (очень набожный католик) был оскорблен и разъярен настолько, что его примирение с законодателями было почти невозможным. Гражданская конституция духовенства была самой грубой из грубых ошибок Собрания.

В апреле 1791 г. умер Мирабо, самый здравомыслящий из лидеров революции, который в 1790 г. напрасно пытался сдержать экстремистов и добился неплохого взаимопонимания с королем. Скончался единственный выдающийся человек, который понимал, к чему идет Франция. Людовик XVI был в отчаянии. Он дал согласие на новые законы о церкви лишь потому, что считал, что его принуждают согласиться, а он не может сопротивляться. Его брат, граф д’Артуа, и многие дворяне уже стали эмигрантами, то есть бежали из Франции. Теперь они поднимали на войну правителей Австрии, Пруссии, Испании и Савойи, умоляя их заступиться за собрата-монарха, чьи подданные каждый день дают всем народам Европы уроки неповиновения. Людовик и Мария-Антуанетта тоже были склонны к тому, чтобы позвать на помощь иностранные армии для поддержки шатавшегося трона когда-то высокомерных Бурбонов. Чего стоил бы трон, сохраненный таким унизительным способом? Ни король, ни королева не были в настроении задуматься над ответом на этот вопрос.