Михаил Орлов - Александр Бондаренко

М.О. Гершензон справедливо не считал позицию Орлова лицемерием:

«Показание Якушкина настолько противоречит духовному облику Орлова и всем фактам его дальнейшей жизни (между прочим, и позднейшим отношениям к нему таких непреклонных революционеров, как Охотников или В.Ф. Раевский), что его приходится совершенно отвергнуть. На такое низкое лицемерие Орлов был неспособен, да ему и не простили бы его».

Свою оценку выступлению Михаила Фёдоровича даёт и академик Нечкина:

«Между тем очень просто, на наш взгляд, ответить на вопрос, искренне ли делал Орлов свои революционные предложения на Московском съезде или же хотел под их предлогом прекратить свою революционную деятельность в связи с женитьбой. Как известно, Орлов женился в 1821 г., а наиболее смелые и революционные по духу его приказы по дивизии относятся к 1822 г. К этому же и последующему времени относятся и разгар революционной работы майора Владимира Раевского, правительственные подозрения, деятельность ложи “Овидий”, тесно связанной с Кишинёвской управой, запрещение этой ложи, “за которую” закрыты все ложи в России, восстание в Камчатском пехотном полку, следствие Сабанеева, арест Владимира Раевского, разгром Кишинёвской управы, лишение Орлова командования дивизией и его вынужденная отставка из армии. Все эти события приходятся на более поздние даты, нежели женитьба Орлова. Следовательно, женитьба не повлекла за собой ни прекращения революционной деятельности Орлова, ни закрытия ланкастерских школ Владимира Раевского, ни всего прочего. Воспоминания Вигеля, свидетельства Липранди… дневник Долгорукова — все эти источники говорят о доме Орлова после женитьбы как о революционном центре, очаге свободолюбивой пропаганды. Отсюда следует одно: Якушкин ошибается — Орлов был искренен».

…Но что удивительно: целое созвездие уважаемых, серьёзных учёных считает, что генерал Орлов был искренен в своём революционном порыве, и если бы участники съезда поддержали его решение, то он действительно поднял бы свою дивизию; всё же в современном взгляде на нашего героя почему-то утвердилась точка зрения Якушкина. Мол, собирался генерал жениться и «сыграл роль», выдвинул «завиральную идею», которая позволила ему с гордо поднятой головой покинуть тайное общество… Весьма странно!

Впрочем, Союз благоденствия уже доживал свои последние дни. Московский съезд принял решение о его роспуске — это было сделано для того, чтобы избавиться от ненадёжных сочленов, и вскоре на «руинах» союза возникли Северное и Южное тайные общества.

И последнее маленькое уточнение. Со слов Михаила Гершензона:

«Перед нами письмо Орлова к сестре от 12-го февраля (1821 г.) из Киева; извещая сестру о своей помолвке с Раевской, он извиняется, что из Москвы не заехал к ней в Ярославль: “нетерпение узнать исход моего предложения заставило меня спешить обратно”. Очевидно, по пути в Москву он сделал предложение через А. Раевского, который обещал приготовить ему ответ к обратному проезду; значит, дело было за согласием Екат. Ник. и её родителей».

* * *

Возвратившись в Кишинёв, Орлов собрал всех членов управы, рассказал о своём выступлении и о том, как оно было воспринято. Потом Охотников, остававшийся на съезде после ухода Михаила Фёдоровича, сообщил о роспуске Союза благоденствия, умолчав о создании нового общества — в Москве было решено пока что хранить эту информацию втайне. Решение съезда вызвало общее недовольство. Выслушав своих товарищей, Орлов сказал:

«Они там по-своему решили, да нам не в указ. Кишинёвская управа будет существовать и дальше, план наш остаётся неизменным. Если же загорится тут, на юге, то и на севере найдётся кому поддержать!»

* * *

А ведь действительно — загоралось. 13 января скончался валашский господарь Александр Сутцо; в княжестве тут же вспыхнуло восстание, которое возглавил отнюдь не генерал, но отставной поручик Тудор Владимиреску[196], собравший войско в 4 тысячи человек — «пандуров[197] и всякого хищного сброда». Этеристы обрадовались нечаянным союзникам, но вскоре оказалось, что «Владимиреску не намерен был действовать в интересах фанариотов[198] вообще и Ипсиланти в частности. Он заявлял, что борется исключительно во имя румынской нации и что взялся за оружие не столько для того, чтобы способствовать греческому влиянию, сколько для того, чтобы бороться с ним».

А князь Ипсиланти пока ещё формировал отряды и составлял планы боевых действий, вёл переговоры с потенциальными союзниками. Многие российские греки торопились продать своё имущество и вооружиться, между тем как состоятельные одесские греки-негоцианты скупились даже на материальную помощь «Этерии». К сожалению, планы генерал-эфора постепенно разрастались до фантастических масштабов — вплоть до того, чтобы поднять восстание в самом Константинополе, овладеть османской столицей и пленить султана… Они почему-то получали широкую огласку и оттого становились менее осуществимыми, тем более что действовать князь не спешил.

Всё это весьма тревожило Орлова. Он пытался откровенно поговорить с однополчанином, но князь начинал горячо его убеждать, что дела идут именно так, как надо, и час решительного выступления не далёк… Тогда Михаил прекращал бесплодный разговор. Своими сомнениями он делился с генералом Пущиным, старым своим знакомым. Однако не мог же он сам возглавить греческих повстанцев или, не дожидаясь восстания, ввести свои полки в Дунайские княжества, начав очередную Русско-турецкую войну! Тем более что население Молдавии выступать против турок не собиралось. Хотя, если бы на Московском съезде поддержали его предложения и на освобождение единоверцев отправилась не одна 16-я дивизия, но многотысячное ополчение, организованное единомышленниками Орлова, — тогда, вполне возможно, и войну можно было начать, потому как эту силу поддержали бы порабощенные османами народы…

В конце концов князь Ипсиланти решился. Вечером 22 февраля он, облачённый в русский генеральский мундир, вместе со своим братом Георгием и двумя сопровождавшими их людьми перешёл по льду реку Прут… В Яссах его восторженно встретили местные этеристы. «Я пришёл умереть с вами!» — торжественно заявил князь, хотя ему следовало бы сказать: «Я пришёл победить!»

«24 февраля Ипсиланти обнародовал прокламацию к грекам, наполненную высокопарными фразами о необходимости единения, о слабости врага и о всеобщем сочувствии делу греческой свободы. В ней греки призывались, между прочим, к подражанию европейским народам, старавшимся приумножить “свою свободу”, что как бы указывало на связь греческого восстания с революционными движениями в Испании, Америке и Неаполе, столь ненавистными Священному союзу; сверх того, упоминание об ожидаемой помощи со стороны какой-то “державной силы” компрометировало русское правительство, так как прокламация Ипсиланти как бы обещала немедленное вступление в Молдавию русских войск».