Михаил Орлов - Александр Бондаренко

Может, и не знал… Зато другие знали точно!

На исходе мая в Кишинёве стало известно, что на далёком острове Святой Елены скончался император Наполеон. В доме Орлова Пушкин, заметно волнуясь, читал своё только что написанное стихотворение:

Гости Орлова слушали поэта с жадным вниманием, а затем каждый долго оставался погружённым в свои думы и воспоминания. Михаилу представлялся горящий Смоленск, вспоминался разговор с Бонапартом, уже совсем не таким уверенным и величественным, каковым он увидел его первый раз, в Тильзите, не желающим выказывать свою нарастающую тревогу, равно как и не имеющим сил её скрыть. Орлову казалось, что он помнит почти каждое слово из того разговора. А ведь минуло уже девять лет…

* * *

Насколько мы помним, сразу же после съезда в Москве библиотекарь Гвардейского Генерального штаба — и, по совместительству, руководитель тайной военной полиции — Грибовский составил весьма подробную «Записку о Союзе благоденствия», в которой поименовал 40 его членов, выделив среди них 12 важнейших, наиболее последовательных, и настоятельно рекомендовал учредить за ними нечувствительный надзор. Он писал, что «наиболее должно быть обращено внимание» на Николая Тургенева, Фёдора Глинку, «всех Муравьёвых, недовольных неудачею по службе и жадных возвыситься» — очевидно, имелись в виду Муравьёвы-Апостолы из раскассированного Семёновского полка… Про Орлова в «Записке» было сказано так: «…кажется, после женитьбы своей, начал отставать от того образа мыслить, которым восхищались приверженцы его речи Библейского общества, переписке с Бутурлиным и пр.».

Через своего непосредственного руководителя — Александра Христофоровича Бенкендорфа, начальника штаба Отдельного гвардейского корпуса, тогда ещё генерал-майора и не графа, — ретивый библиотекарь передал донос императору.

Александр I, как известно, прислушивался к мнению своих подданных (а особливо — верноподданных!), и потому вскоре последовало указание взять 16-ю дивизию под наблюдение тайной военной полиции. Новоявленные агенты тут же стали сообщать, что обстановка в соединении весьма неблагополучная. Посыпался ворох донесений — пускай и не очень грамотных и внятных, зато информационно весьма насыщенных:

«В Ланкастеровой школе, говорят, что кроме грамоты учат их и толкуют о каком-то просвещении.

Нижние чины говорят: дивизионный командир наш отец, он нас просвещает. 16-ю дивизию называют орловщиной.

Майор Патараки познакомился с агентом начальника главного штаба, Арнштейном. Пушкин ругает публично и даже в кофейных домах не только военное начальство, но даже и правительство.

Охотников поехал в Киев, просить дивизионного командира, чтобы он приехал скорее.

Липранди (Ив. Петрович) говорит часовым, у него стоящим: “не утаивайте от меня кто вас обидел, я тотчас доведу до дивизионного командира. Я ваш защитник. Молите Бога за него и за меня. Мы вас в обиду не дадим, и как часовые, так и вестовые наставление сие передайте один другому”…».

В донесениях нередко встречались фамилии полковника Непенина, майора Раевского, капитана Охотникова. Из полков дивизии чаще всего упоминался 32-й егерский, 1-й и 3-й батальоны которого квартировали в Измаиле, а потому именно туда, не поставив в известность дивизионного начальника, прибыл 25 июля 1821 года с инспекцией начальник корпусного штаба генерал-майор Вахтен[206].

Отто Иванович был отважным боевым офицером — в чине капитана сражался при Бородине в рядах лейб-гвардии Измайловского полка, понёсшего тяжелейшие потери; в сражении при Кульме, уже полковником, заслужил орден Святого Георгия 4-го класса; после войны командовал Тобольским пехотным полком, а в 1819 году был назначен начальником корпусного штаба. Однако Измайловский полк, в котором он начинал службу, был известен своей страстью к «шагистике» и строгостью нравов, — недаром же его шефом был великий князь Николай Павлович. Так что «коренные» измайловцы — это вам не офицеры-либералы «старого» Семёновского полка[207]!

Признаем, что строевая выучка 32-го полка действительно прихрамывала. Но зачем егерям, метким и отважным стрелкам, в Двенадцатом году не раз превращавшим в неприступные крепости опушки лесов и овраги, был нужен так называемый «учебный шаг» — три шага в минуту?

В приказе по дивизии генерал-майор Орлов наказывал командирам:

«Прошу неотступно гг. штаб- и обер-офицеров не спешить ставить рекрут на ногу совершенно фрунтовую и более стараться на первым порах образовать их нравственность, чем телодвижение и стойку. Мы будем иметь целую зиму для доведения их по фрунту должного вида…

По истечении Святой недели при начатии снова фрунтовых упражнений, господа начальники, обратить особое внимание на стреляние в цель…»

Вахтен не скрывал возмущения и даже потребовал от командира роты немедленно наказать какого-то солдата-неумеху. Ротный твёрдо ответил, что делать этого не будет: есть приказ, запрещающий наказывать солдат во время учений; наказывать можно только за преступления и намеренные проступки. Генерал заявил, что он отменяет такой приказ…

Подводя итоги своей инспекции, Вахтен скрупулёзно отметил все замеченные им недостатки; чуть ли не целая «глава» в этом акте была посвящена майору Раевскому. Генерал с негодованием писал, что он «много говорит за столом и при старших, и тогда, когда его не спрашивают»; что он «на свой счёт сшил для роты двухшовные сапоги»; что он «часто стреляет из пистолета в цель».

Вот уж действительно — всякое лыко в строку! Хотя думается, что если бы майор пропил солдатское имущество, проводил всё своё свободное время за ломберным столом или с друзьями у полуштофа, то у Отто Ивановича не было бы повода за него беспокоиться. Атак… Помнится, императрица Екатерина II обвинила в вольнодумстве одного полковника, который несколько лет командовал кавалерийским полком, но не сделал себе на этом состояния… Может, чиновники в России только потому и воруют, что боятся прослыть вольтерьянцами?

В тот же вечер Раевский, который с конца минувшего 1820 года командовал 2-м батальоном 32-го полка, писал Охотникову:

«Неожиданный поход, смотр Вахтена, неизвестность ничего, или для чего всё это — мне вскружили голову; и так до совершенной известности я остался здесь как командир двух рот, для содержания караула оставленных.