Однажды в Риме. Обманчивый блеск мишуры - Найо Марш

— Худо-бедно. Правда, мой муж — офицер полиции, и одно его рабочее расписание способно свести с ума нормальную прислугу, привыкшую к размеренному быту.

— Полицейский?! — вырвалось у Крессиды, но она тут же овладела собой и добавила: — Ах, ну да, конечно. Совсем забыла. Хилли говорил мне. Но ведь он страшно… высокопоставленный и знаменитый, да?

Поскольку никто другой в комнате отвечать на эту реплику не стал, Трой тоже воздержалась.

— Не пора ли нам заняться елкой? — обратилась она вместо этого к миссис Форрестер.

— Надо подождать Хилари. Вы ведь, наверное, уже заметили, как он любит руководить.

— Какое веселое общество нас ожидает, просто как в мюзик-холле, если можно так выразиться. Только вообразите себе этот блестящий съезд! — не унималась Крессида. — Тюремный начальник. Тюремный врач. Тюремная стража. Тюремный капеллан. Я уж не говорю о молодой тюремной поросли, о достойной смене, так сказать… И еще — как я могла упустить! — прольется золотой дождь соседей, не слишком знатных и никак не младше семидесяти каждый. Вот уж повеселимся всласть.

— Мне ровно семьдесят, а моему мужу — семьдесят три.

— Ну, вот видите! Вы еще в нижней возрастной категории! — Крессида залилась смехом. И вдруг, внезапно бухнувшись на колени прямо перед миссис Форрестер, девушка откинула назад блестящую гриву шелковистых волос и молитвенно сложила ладони. — Поверьте мне, пожалуйста, я совсем не такая безнадежно ужасная, какой себя выставляю. Вы оба были ко мне бесконечно, фантастически добры! Всегда-всегда. Вы просто не представляете, как я вам благодарна. Когда мы с Хилли поженимся, ему придется изо всех сил лупить меня, чтобы выбить всю дурь. Знаете, как по гонгу лупят — БАМ, бам!!! И вот увидите, я стану просто шелковой. Тетушка Колумбина, милая, хорошая, умоляю вас, простите меня за все.

Трой подумала, что, обладай старая леди даже силой горгоны Медузы, ей не удалось бы сейчас заставить это юное существо окаменеть. И в самом деле, уголки губ миссис Форрестер тронула даже легкая улыбка.

— Полагаю, дорогая, ты ничем не хуже и не лучше основной массы своего поколения, — заключила она. — Чистоты и свежести тебе, во всяком случае, не занимать.

— О да, я чиста как слезка ангела и свежа как огурчик, правда ведь? Как по-вашему, тетя Колумбина, смогу я украсить собой дом Хилли хоть немножко?

— Внешним видом так уж точно, — отвечала пожилая дама. — Что есть, то есть. Остальное будет зависеть от поведения.

— От поведения, — задумчиво повторила Крессида.

Воцарилось молчание. Поленья потрескивали в очаге. Легким дуновением воздуха откуда-то из-под самого потолка слегка качнуло «ветку поцелуев» на ее мишурном шнурочке. Из столовой, отделенной от гостиной толстыми стенами и дверьми, донесся приглушенный смех Хилари. И тоном, столь поразительно далеким от давешнего, что разницу уловил бы и глухой, мисс Тоттенхэм задала очередной вопрос:

— Тетя Колумбина, а могли бы вы назвать меня «великой грешницей»?

— Господи, о чем ты, дитя мое? Что случилось?

Девушка открыла парчовую золотистую сумочку и вынула сложенный вдвое листок бумаги.

— Это я нашла у себя под дверью, когда ходила переодеваться. Хотела дождаться Хилари. Но, наверное, вам обеим тоже надо показать. Вот, пожалуйста. Возьмите. Откройте. Прочтите. И вы, и вы.

Миссис Форрестер смерила ее взглядом, нахмурилась и развернула бумагу на расстоянии вытянутой руки — так, чтобы Трой тоже могла видеть какие-то неестественно огромные заглавные буквы, отпечатанные на машинке:

— Что за гадкая белиберда? Где ты это взяла?

— Я же вам сказала. В своей комнате под дверью.

Миссис Форрестер сделала резкое движение, как бы желая изорвать послание в мелкие клочки, но Крессида порывистым жестом остановила ее:

— Нет, не нужно. Надо показать Хилари. Очень хочется надеяться, что хоть это в корне изменит его мнение о негодяе Найджеле.

IV

Вскоре мужчины присоединились к дамам в гостиной. Прочтя анонимку, Хилари вдруг притих. Довольно продолжительное время он только молча глядел на нее и хмурил брови. Смит заглянул ему через плечо и тихо, протяжно присвистнул. Полковник переводил взгляд с племянника на жену. Та неопределенно покачала головой, и старик, по-прежнему ничего не понимая, принялся с одобрительной улыбкой любоваться на «ветку поцелуев» и рождественскую ель.

— Ну как, малыш? — прервала молчание миссис Форрестер. — Что ты об этом думаешь?

— Не знаю. Полагаю, меня хотят навести на некоторые мысли, причем неверные, тетя Клумба.

— Что бы кто ни думал, — вмешалась Крессида, — а найти такое у себя в спальне — удовольствие ниже среднего.

После этих слов Хилари вдруг разразился странной философской речью — какой-то вкрадчивой, сдержанной и двусмысленной. То, что случилось, конечно, жутко неприятно и действует на нервы, но все же это ерунда, и Крессида не должна позволять всяким детским глупостям выбить себя из колеи. Она ведь такая разумная. И вообще, дело не стоит выеденного яйца.

— Вот гляди, — хозяин усадьбы театрально взмахнул рукой в сторону камина, — гори она огнем, пошлая, тупая, бездарная, бессмысленная писанина.

Клочки бумаги полетели в очаг, тут же сморщились, почернели, буквы глупого и несуразного текста мелькнули в языках пламени и, сделавшись на мгновение гротескно выпуклыми и отчетливыми, обратились в прах, в неосязаемое воспоминание — навеки исчезли из этого мира.

— Прочь-прочь-долой! — пропел Хилари странно хриплым голосом и «в доказательство» помахал руками словно крыльями.

— По-моему, ты зря это сделал, — холодно отчеканила Крессида. — Записку надо было сохранить.

— И я того же мнения, — глухо поддакнул Смит. И добавил: — Улика.

Трой испуганно вздрогнула, услышав термин, столь явно относящийся к профессиональному жаргону ее мужа. Смит заметил это и осклабился.

— В точку, да? Правда? Для вашего благоверного — небось повседневное словцо, часто слышите его дома? Хорошее словцо. У-ли-ка. Улику лучше б сохранить, Хилли, толку б больше вышло.

— Мне кажется, дядя Берт, я уже достаточно взрослый мальчик, чтобы по своему усмотрению разбираться с подобными глупыми, абсурдными, смехотворными казусами, — неожиданно жестко и напыщенно высказался Хилари.

— Ух ты, скажите на милость… — пробормотал антиквар и затих.

— Я более чем уверен, Крессида, любимая, что все это просто-напросто чья-то идиотская шутка. Не передать словами, как я ненавижу так называемые розыгрыши. До тошноты. — Владелец «Алебард», казалось, спешил овладеть собой и вернуться к обычной иронической манере речи, но получалось у него не очень убедительно. Словно в поисках поддержки он повернулся к Трой: — А вы?