Однажды в Риме. Обманчивый блеск мишуры - Найо Марш

— Столь неостроумные — конечно. Если только это розыгрыш.

— Во что я не верю ни секунды, — подхватила Крессида. — Шутка! Как же. Это умышленное оскорбление. Если не хуже. — Она подбежала к миссис Форрестер. — Разве вы не согласны?

— Я не имею ни малейшего представления о том, что бы это значило. А ты что скажешь, Фред? Я говорю: что-ты-ска…

Она осеклась на полуслове. Ее супруг был занят весьма неожиданным делом: он мерил шагами расстояние от французского окна до елки.

— Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать! Точно пятнадцать шагов предстоит мне сделать от «кулис» до места назначения. А кто закроет за мной окно? Такие вещи надо заранее прорабатывать, знаете ли…

— Позволь сказать начистоту, Хилли, любовь моя, — тут же снова вклинилась мисс Тоттенхэм. — Я никак не могу плюнуть на все это и забыть просто так, стряхнуть с плеч вроде как, если угодно, потешное недоразумение. Ты сам сто раз рассказывал, что Найджел до сих пор называет свою бедную жертву не иначе как «великой грешницей» или там «грешной женщиной», не помню. Не знаю, как кому, а мне достаточно очевидно, что на сей раз он нацелился именно на меня, и я боюсь. Понимаешь ли, Хилли, я бо-юсь.

— В то время как, — невозмутимо подхватил Хилари, — бояться нечего. Уверяю тебя, детка, моя золотая крошечка, тут совершенно нечего страшиться. Обстоятельства совсем не такие, как тогда…

— Да уж, не совсем такие, учитывая, что та была уличной девкой!

— …и разумеется, я обязательно докопаюсь до правды, обещаю тебе. История слишком нелепая, чтобы остаться нераскрытой. Я предоставлю дело…

— Ты никому ничего не можешь предоставить, ты сжег бумажку!

— Найджел выздоровел окончательно и бесповоротно.

— Слышь сюда, — заметил мистер Смит. — А ну как кто-то сработал под него? Кто-то из их шатии? А ну как его подставили? Подсунули нам. По злобе. Нарочно то есть.

— Они все до единого отлично друг с другом ладят.

— А вот с этим гавриком полковника не ладят. Не-ет, с Маултом у них дружба врозь. Ладáми там и не пахнет, пятерку ставлю. Видал я, как они на него зыркают. И он на них.

— Что за чепуха, Смит, — вмешалась миссис Форрестер. — Сами не знаете, что говорите. Маулт служит у нас уже двадцать лет!

— И что с того?

— О господи боже мой! — взвизгнула Крессида и без сил повалилась в кресло.

— …а кто будет оглашать имена при раздаче подарков? — продолжал свои глубокомысленные размышления полковник. — Я ведь не смогу надеть очки, на Друиде они смотрелись бы глупо.

— Фред!

— Что такое, Клу?

— Подойти к нам сюда. Я говорю: по-дойди сю-да!

— Зачем? Я работаю над своей ролью.

— Ты переутомишь мозги. Иди сюда! Тут речь о Маулте. Я говорю: речь о…

Полковник прервал ее почти сердито — во всяком случае, сердито для него:

— Ну, вот, ты совсем спутала ход моей мысли. Так что там с Маултом?!

Словно в ответ на слишком громкий призыв (в театре любой зритель счел бы его нарочитым), искомое лицо — а именно Маулт с подносом в руках — стремительно вылетело на «сцену» из-за дверей гостиной.

— Прошу прощения, сэр, — задыхаясь обратился он к Хилари. — Я подумал, это срочно, сэр. Полковнику, сэр.

— Что — «полковнику», Маулт? — довольно раздраженно перебил его старикан.

Вместо ответа камердинер выставил поднос на вытянутых руках перед своим хозяином. На нем лежал конверт с отпечатанными на пишущей машинке заглавными буквами:

«ПОЛК. ФОРРЕСТЕРУ».

— Он лежал на полу в вашей спальне, сэр. Прямо у дверей, сэр. Я подумал, это срочно, — повторил Маулт.

I

Вытащив из конверта листок с каким-то посланием и пробежав его глазами, полковник Форрестер повел себя в точности так же, как его племянник в аналогичной ситуации несколько минут назад. То есть на некоторое время застыл безо всякого выражения на лице. Затем слегка покраснел и повернулся к Хилари.

— Дружочек, на два слова… — Старик свернул прочитанный листок. Руки его заметно дрожали.

— О чем речь… — начал было Хилари, но тетушка прервала его:

— Нет!

— Клу, позволь уж мне…

— Ни в коем случае. Как я вижу, ты тоже попал на крючок, — сказала она, — и мне нужно знать, на какой именно. Я говорю: на-крю…

— Я тебя слышу. Но нет, Клу, не могу, дорогая. Это неловко и неуместно.

— Вздор, Фред, я настаиваю… — Голос ее сорвался на какой-то неожиданный стон. — Сядь сейчас же, Фред. Хилари!

Хилари ринулся к дяде, и вместе они кое-как усадили того на ближайший стул. Миссис Форрестер запустила узловатую кисть в нагрудный карман мужа и вытащила оттуда маленький флакон.

— Бренди! — скомандовала она, и Хилари тут же поднес ей бутылку с сервировочного столика, оставленного для гостей Мервином.

— Это движок. Стучит неровно, — сказал мистер Смит на ухо Трой. Затем он быстро отошел в дальний конец комнаты и распахнул окно. Вихри снега тут же ворвались внутрь, хвойные лапы на елке зашевелились, «букет поцелуев» закрутился во все стороны.

Полковник все еще сидел на стуле — с закрытыми глазами и взъерошенными волосами, он учащенно дышал.

— Со мной все в полном порядке, — просипел он наконец. — Было бы из-за чего поднимать шум.

— Никто ничего не поднимает, — отозвалась его решительная супруга. — Не могли бы вы теперь закрыть окно, Смит? Спасибо.

Тело Крессиды охватил приступ дрожи — продолжительной и наглядной, от макушки до пяток.

— Хорошо хоть без обморока, — шепнула она Трой. Та не прореагировала.

— Вот уже гораздо лучше, — произнес полковник, открывая глаза. Остальные вздохнули с облегчением.

Образ этой живописной группы, собравшейся в гостиной словно для того, чтобы позировать, глубоко запечатлелся в памяти Трой: пожилой офицер с прикрытыми веками изо всех сил пытается восстановить дыхание. Хилари — в вельветовом пиджаке сливового цвета, как всегда элегантен, но весьма взволнован и смущен. Крессида развалилась в кресле с золотистыми ручками в позе недовольной, но обольстительной. Миссис Форрестер с руками, скрещенными на груди, внимательно наблюдает за мужем с расстояния не более двух шагов. А сухонький старикан-кокни в роскошной, дорогой домашней куртке рассеянно описывает круги вокруг праздничной елки.

В богатых усадебных декорациях, при своей старомодной чинности картина эта прекрасно подошла бы в качестве сюжета любому увенчанному славой мастеру эдвардианской жанровой живописи — Орчардсону или еще больше — достопочтенному Джону Кольеру[95]. Название могло бы быть, например, просто «Письмо». Ведь оно все еще лежало на ковре — там, где его уронил полковник, — и составляло, несомненно, эмоциональный центр композиции.