Флэшмен в большой игре - Джордж Макдональд Фрейзер

Дальнейшая дорога заняла у нас еще около двух часов, так как Каваноу устал до полусмерти, и к тому же нам приходилось то и дело прятаться в тени деревьев, избегая попадаться на глаза крестьянам, которые двигались к Лакноу. Я уже начал беспокоиться. Так как взошла луна и было ясно, что до рассвета уже недалеко; если придется двигаться дальше при дневном свете, с бледным, как призрак Каваноу, то нам конец. Я проклинал себя за то, что потратил столько времени, кувыркаясь с девчонкой, когда нам нужно было двигаться дальше, — о чем я только тогда думал? И знаете, я вдруг понял, что во время моих похождений с Каваноу, пока мы блуждали в поисках нужной дороги, пока его то и дело приходилось выуживать из луж, каналов и болот, — за всем этим я и забыл о серьезности всего предприятия. Очевидно это случилось от того, что я еще не вполне пришел в себя после болезни, но мне даже удалось забыть о своих страхах. Зато теперь они вернулись с новой силой; я был изможден почти так же, как мой спутник, в голове у меня все плыло, а последнюю милю я, должно быть, проковылял, словно в полусне, поскольку следующее, что я помню, были бородатые лица, преградившие нам путь и солдаты в голубых мундирах и белых пуггари. «Девятый уланский…» — подумал я.

Затем какой-то офицер схватил меня за плечи и, к моему удивлению, это оказался Гауг. Которому я в свое время подносил бренди и сигары на веранде в Мируте. Он не узнал меня, но сразу вцепился в нас и доставил в лагерь, где пели горны, разъезжали кавалерийские пикеты, перед штабом поднимали флаг, и все это выглядело так живо, упорядоченно и безопасно, что хотелось просто плакать от облегчения. Однако весь этот замечательный вид сразу померк в моих глазах на фоне костистой фигуры, стоящей перед штабной палаткой и сурового морщинистого лица под помятым шлемом. До этого я не видел Кэмпбелла вблизи со времен Балаклавы. Это был уродливый старый дьявол, обладающий чертовски острым языком и чувством юмора могильщика, но я никогда еще не видал человека, чье присутствие заставляло бы почувствовать себя в большей безопасности.

Он, должно быть, вызвал у Каваноу редкое по своей силе разочарование. При виде генерала мой дурачок Пэдди[176]сразу же позабыл о своей усталости, с величайшей торжественностью объявил кто он, и, выудив из-за пазухи послание, вручил его как последний оставшийся в живых гонец, доставивший Великую Весть с поля брани. Вам трудно будет представить мину более уязвленного благородства, чем та, которая возникла на роже Каваноу, когда в ответ на его цветистый рассказ о нашем прорыве из Лакноу, Кэмпбелл лишь подергал свой темный ус и проронил лишь: «М-да», добавив через мгновение: «Это удивительно». Каваноу, который, очевидно, ожидал встретить бурное восхищение, выглядел несколько разочарованным, и когда Кэмпбелл посоветовал ему: «А теперь идите и прилягте где-нибудь», — повиновался, почти не скрывая злости.

Конечно же, я знал Кэмпбелла, так что я был несколько удивлен тем, как он меня приветствовал, когда понял кто я.

— Неужели это снова ты? — спросил он, как пьянчужка, недоверчиво присматривающийся к содержимому стакана. — Бог мой — ты выглядишь ничуть не лучше, чем тогда, когда я видел тебя в последний раз. А я-то думал, Флэшмен, что ты стал более предусмотрительным. — Он вздохнул и покачал головой и, уже поворачиваясь к палатке, оглянулся на меня и сказал: — Представляешь, я рад тебя видеть.

Полагаю, что найдутся такие, что скажут, мол нет большей чести, чем услышать подобное от старины Тише-едешь; если это так, то я вынужден буду поверить, так как это и была вся благодарность за то, что я провел Каваноу из Лакноу. Не то чтобы я жаловался на судьбу, поскольку, видит Бог, я получил свою часть признания, однако факт состоит в том, что, когда история вышла наружу, все сливки достались Каваноу. Уверен, что лишь жажда славы заставила его взяться за это дело, потому что когда после разговора с Кэмпбеллом я присоединился к нему в палатке для отдыха, этот увалень-ирландец сразу вскочил с колен, на которые он бухнулся было для благодарственной молитвы, повернул ко мне свое веснушчатое лицо обычной деревенщины и озабоченно спросил:

— Думаешь, они дадут нам за это Крест Виктории?

И что же вы думаете? — В конце концов они дали ему этот крест за все ночные приключения, в то время как я получил за это лишь ужасный приступ дизентерии. Ну, да — он был штатским, потому-то с ним так возились, да к тому же слишком многие охотились тогда за этой наградой. Именно поэтому, наверное, наверху и подумали, что признанные герои вроде меня могут обойтись и без этого креста — смешно, не правда ли? Так или иначе, тогда я вообще не был представлен ни к какой награде, что, в принципе-то дело вполне обыкновенное, а отваги Каваноу, как вы понимаете, я и не отрицаю. Каждого, кто обладает такой тушей, как этот дурак и при этом старательно ищет себе неприятности, просто необходимо назвать смельчаком. Но все же… если бы я не нашел его проклятый шлепанец, не выудил его из канала и, что самое главное, — не узнал бы у моего смуглого фонтана любви, куда нам нужно идти — дружище Каваноу, возможно, и до сих пор блуждал бы вдоль берега Хайдар-канала, спрашивая дорогу. Однако, если хорошенько подумать, пожалуй, я все же оказался в большем выигрыше — ведь она была такой изящной и горячей малюткой, а пять рупий, в конце концов, я взял у Каваноу… [XXXVI*]

Если Кэмпбелл был скуп на комплименты, то столь же осторожно он относился к солдатским жизням, особенно его драгоценного Девяносто третьего полка шотландских горцев. Освобождение Лакноу заняло у него целую неделю — он медленно продвигался по рекомендованному нами пути, громя панди артиллерией и напуская на них сикхов, так что шотландцам почти не пришлось даже измять своих килтов. Конечно, по дороге они вырезали все живое, что попадалось им на глаза, но дело шло медленно, и Кэмпбелла сильно осуждали за это позже. По моему же мнению, он был абсолютно прав — и он сам, и Мэнсфилд, его начальник штаба, когда они не рисковали жизнью солдат просто ради того, чтобы преследовать и наказывать разбегающихся мятежников. Главной задачей было выиграть кампанию с минимально возможными потерями, но, конечно же, это не устраивало критиков, окопавшихся в клубах и офицеров, предпочитающих воевать на страницах газет — эти мерзавцы были в полной безопасности, а потому и жаждали крови, чтоб им сгореть, так что они подтрунивали над стариной Тише-едешь, называя его «застрявшим в грязи воякой». [XXXVII*]

Фактически Кэмпбелл спас Лакноу, хотя шансы на это были пятнадцать к одному, а само дело стало примером твердости духа и здравого смысла. Он прорвал блокаду, вывел из города гарнизон и в полном порядке отступил, с угрюмым видом и чутко прислушиваясь к тому, что происходит вокруг, пока бездарные ослы вроде Каваноу аж пританцовывали в нетерпении. Знаете ли вы, что этот сумасшедший ирландец рвался под самый огонь панди, чтобы пробиться обратно в Лакноу и лично освободить Аутрама и Хэйвлока (а бедняге Гробокопателю вряд ли удалось бы доковылять самостоятельно), так чтобы они могли приветствовать сэра Колина, когда тот будет преодолевать последние фарлонги? Кровавая бессмыслица, но выглядит весьма доблестно, да к тому же вся эта картина увековечена на полотне, на котором верблюды и черномазые восхищенно улыбаются, а наши вожди пожимают друг другу руки. (Я также там присутствую, словно Иоанн-Креститель, верхом на лошади и совершенно бесцельно вскинув руку вверх, что, конечно же, полная ерунда — как раз в это время я сидел в нужнике, выворачиваемый наизнанку очередным приступом дизентерии и желая только одного — поскорее сдохнуть). [XXXVIII*]