Последняя Ева - Анна Берсенева

Наде не казалось, что она «чахнет» по Адаму. Но ее мысли о будущем были не очень радостными. Вернется ли он когда-нибудь? И почему не дает о себе знать – не доходят письма или действительно забыл ее, как в один голос уверяют мама и тетя Галя Радченко? Надя написала в Краков еще одно письмо – на случай, если не дошло первое. Но к марту шестьдесят второго года, когда мама вдруг напомнила ей о Москве, ответа по-прежнему не было…

Едва Надя вошла в гулкий полутемный подъезд, поднялась в громыхающем лифте и трижды нажала кнопку звонка напротив фамилии Яхно, – как ей показалось, что она никогда не уезжала из Клавиного дома в Черниговском переулке. Это было странное чувство, она совсем его от себя не ожидала, но это было так.

Надя прислушивалась к стуку чьих-то каблуков за дверью и думала о том, какими будут первые минуты, когда она снова окажется в коридоре с сундуком и велосипедом, в Клавиной комнате с бамбуковой занавесочкой…

– Ага, вот и художница Надя! – Дверь перед нею распахнулась. – Снова на завоевание Москвы?

В дверном проеме стояла Эмилия Яковлевна и смотрела на Надю неразличимыми в полутьме коридора, но все равно насмешливыми глазами.

Надя так растерялась, что даже от двери отшатнулась.

– Ой! – то ли всхлипнула, то ли пробормотала она. – А что вы здесь делаете?

– А кто тебе сказал, что я здесь? – усмехнулась Эмилия Яковлевна. – Я, между прочим, совсем не здесь, а, наоборот, в Институте истории искусств. Вот только на полчасика выскочила в библиотеку и сию секунду вернусь!

Эмилия действительно была в сапогах и плаще. Плащ был настоящий, болоньевый, цвета мокрого асфальта, а сапоги – высокие и ярко-красные. Надя никогда таких не видела. Весь Чернигов ходил весной в ботиночках на клепках, поверх которых в самую грязь надевались калоши.

На голове Эмилии Яковлевны был повязан красный же тюрбан, завершавший эффектное впечатление.

– Кстати, Надежда, – спросила она таким тоном, как будто они расстались вчера, – ты что сейчас собираешься делать?

– Милечка, вы ее совсем перепугали. – Клавдия тоже подошла к двери. – Что она может собираться делать? Помыться с дороги! Проходи, Надя.

Клава выглядела почти так же, как и два года назад, разве что крашеные волосы были не собраны в жидкий пучок, а подстрижены «под каре».

– Можно подумать, она ехала под вагоном в ящике с углем! – хмыкнула Эмилия. – Ей вполне достаточно помыть руки, чтобы начать жить полной жизнью.

– Что значит – жить полной жизнью? – спросила Надя, входя в квартиру.

Наверное, улыбка у нее на лице глупейшим образом соединяла оба уха, но она не могла сдержаться – настолько мгновенно, просто в одну минуту, Эмилия погрузила ее в совсем другую жизнь…

– Это значит, например, немедленно помочь несчастному киноведу, – объяснила Эмилия Яковлевна. – Который, чтобы получить к Пасхе два килограмма муки, должен пропустить просмотр в Доме кино. А он не может этого сделать, потому что… Потому что не хочет, – честно уточнила она. – А поскольку тебе, Надежда, нет необходимости ничего пропускать ради пасхальной муки, то почему бы не постоять в очереди вместо меня?

Конечно, не очень хорошо было заставлять ее прямо с дороги, буквально с порога, бежать в какую-то очередь, да еще объяснять свои намерения так откровенно. Но каждое слово Эмилии Яковлевны звучало с такой мимолетной убедительностью, что Наде все это показалось совершенно естественным. В самом деле, ведь она пока что никуда не спешит…

– Хорошо, Эмилия Яковлевна, – кивнула она. – Только вы мне скажите, куда идти стоять.

– Куда идти стоять, я тебе скажу немедленно. – Эмилия произнесла это так снисходительно, словно Надя удостоилась Бог весть какой чести. – Идешь по Большой Ордынке от нашего дома до первой подворотни, сворачиваешь в мерзкий, грязный двор – и видишь очередь, состоящую из людей с расчетными книжками в руках. Эти люди ждут своей пайки перед домоуправлением. Становишься в очередь, стоишь до упора и ждешь Вальку с расчетной книжкой. Когда выдадут муку – не знает никто, но, по всей видимости, это все-таки произойдет в течение первых суток.

– Ладно, – по-прежнему улыбаясь, сказала Надя. – А кто такая Валька?

– Валька – мой сын, – объяснила Эмилия. – Ты его, кажется, видела, а если не видела или не узнаешь, то он сам тебя узнает. Я тебя опишу как ослепительную темноокую красавицу с косами вкруг головы! Я ему позвоню, когда он придет из института, и он тут же принесет книжку. Но сам стоять не будет, потому что у него завтра контрольная по сопромату. Доходчиво объясняю? – засмеялась она.

Смех у Эмилии был такой, что все сомнения в ее правоте развеивались моментально.

– Доходчиво, – снова кивнула Надя. – Прямо сейчас надо идти?

– Ну, можно все-таки позавтракать, – смягчилась Эмилия. – Значит, Клавочка, в астрах – послезавтра, а красное с декольте – через неделю. Все, дамы, я побежала, а то через полчаса явится бестолковый аспирант и по глупости своей подумает, будто я в рабочее время могла уйти к портнихе.

Дверь за нею захлопнулась.

– Вот кому невозможно противоречить, – покачала головой Клава. – Иди, Надежда, положи вещи, умойся, сейчас завтракать будем. Вот опять – появляется за неделю до командировки и вынь-положь два новых платья! А я только головой киваю, и ведь не из-за денег, хотя, конечно, платит она хорошо. Ну, мне не привыкать быстро шить.

Все это Клава рассказывала уже в комнате, ничуть не изменившейся за два года. Надя отметила про себя, что изменилась только сама Клава: новая прическа не просто молодила ее, а делала элегантнее.

Еще в прошлый Надин приезд Клавдия рассказывала, как в войну шила на самую шикарную одесскую проститутку Таньку, которая вовсю путалась с румынскими офицерами. Та прибегала к ней утром и восклицала, притопывая от нетерпения:

– Клавочка, нужен к вечеру халат – знаешь какой? Чтоб вот так вот – р-раз! – и распахивался мгновенно!

С тех печальных пор у Клавдии сохранилась целая стопка модных журналов, каких и помину не могло быть в СССР, – английских, французских, немецких. Она до сих пор шила по ним для самых требовательных клиенток, комбинируя фасоны. Что с того, если в Европе такая мода давно прошла: кто ее тут видел, эту моду!

Клава ставила на стол кастрюльку с вареными яйцами, тарелку с сосисками, вазочку с необыкновенно вкусными московскими конфетами «Столичные», расспрашивала о родителях, о дочке, разглядывала Евину фотографию… А Надя смотрела на нее и думала: вот, в одно мгновение и началась московская жизнь. И вроде ничего особенного – наоборот, надо сейчас идти стоять в какую-то очередь, – но почему же ей так легко и хорошо?

Оказалось, что Эмилия Яковлевна объяснила все неправильно: муку будут выдавать не днем, а почему-то с девяти вечера. Дверь домоуправления в подворотне – действительно грязной – была наглухо закрыта, а о сроках выдачи муки сообщало пришпиленное к двери объявление.