Город Перестановок - Грег Иган

Квартира – поначалу несусветно большая, почти непригодная для обитания, постепенно теряла чуждость. На десятое утро Мария наконец проснулась, ожидая увидеть комнату именно такой, какой она ей предстала, то есть если не примирилась с ситуацией, то по крайней мере не удивлялась, что находится там, где находится.

Она позвонила Дарэму и сказала:

– Я хочу участвовать в экспедиции.

* * *

Группа Контакта занимала один из этажей башни в юго-восточном квадранте. Мария, не желая телепортироваться, прошла всю дорогу пешком, переходя от здания к зданию по мосткам, не обращая внимания на марионеток и восхищаясь видами. Так было быстрее, чем передвигаться по улицам. Постепенно ей удалось побороть страх высоты. Здесь мостики не рушились от непредвиденных вибраций. Плексигласовые трубы не падали на тротуар, рассыпая трупы. Неважно, знал ли Малколм Картер что-либо о строительной инженерии; Городу было нечего беспокоиться о старательном воспроизведении нагрузок и напряжений, чтобы реализма ради узнать, могут ли подвести его отдельные части. Здесь всё было абсолютно безопасным по определению.

Дарэм ожидал в фойе. Внутри он представил её Доминику Репетто и Алисе Земански, двум другим руководителям проекта. Мария не знала, чего ждать от первого контакта с элизианами последнего поколения, но они явились в аккуратном человеческом обличье, мужчины и женщины; оба в возрасте «хорошо за тридцать» и в одежде, которая не выглядела бы неуместной ни в одном офисе Сиднея двадцать первого века. Из уважения к ней? Мария надеялась, что нет, если только в их субкультуре не принято показываться в особой форме любому, используя именно тот дизайн, с которым тот будет чувствовать себя свободно. Репетто вообще-то был так потрясающе красив, что Марию едва не оттолкнула мысль о преднамеренном выборе такого лица им или его отцом. Но что теперь могут значить символы тщеславия эпохи косметической хирургии и сплайсинга генов? Земански тоже была сногсшибательна, с фиолетовыми глазами, полными тёмных искорок, и иглами светлых волос. Дарэм, по крайней мере для Марии, выглядел почти тем же человеком, которого она встретила в 2050-м. Мария забеспокоилась, какой она кажется молодым элизианам. Наверное, похожей на нечто свежеэксгумированное.

Репетто снова и снова пожимал ей руку.

– Это великая, величайшая честь – познакомиться с вами. Не могу выразить словами, насколько вы вдохновляли всех нас. – Его лицо сияло, и казалось, он говорил искренне. Мария чувствовала, что её щёки горят; пыталась представить себя в аналогичной ситуации, как она пожимает руку… кому? Максу Ламберту? Джону фон Нейману? Алану Тьюрингу? Чарльзу Бэббиджу? Аде Лавлейс? Она знала, что не совершила ничего, сравнимого с делами этих пионеров, зато её репутация укреплялась семь тысяч лет. И три миллиарда лет её работа вынашивала плоды.

Этаж был разделён на открытые офисы, но никого вокруг, кажется, не было. Дарэм заметил, что Мария озирается на рабочие места, и загадочно произнёс:

– Другие работники есть, но они приходят и уходят.

Земански отвела их в небольшой конференц-зал. Она сказала Марии:

– Если хотите, мы можем перебраться в виртуальное воспроизведение планеты Ламберт, но должна предупредить, что это может несколько дезориентировать, когда ты визуально погружаешься в среду, но она для тебя неощутима: проходишь сквозь растения и так далее. А передвижение со скоростями, необходимыми для отслеживания ламбертиан, может вызвать головокружение. Конечно, с помощью изменения нервных связей можно решить обе эти проблемы…

Мария была не готова браться за эксперименты с собственным мозгом, равно как и ступить на поверхность иной планеты. Она сказала:

– Проще, наверное, смотреть всё на экранах. Мне так будет лучше. Не возражаете?

Земански, похоже, испытала облегчение.

Репетто встал у конца стола и обратился ко всем троим, хотя Мария знала, что говорится это ради неё:

– В последнее время на Ламберте столько всего происходит, что мы замедлили его до темпа, сравнимого со Стандартным Временем, чтобы угнаться за событиями. – На стене позади него появилась эллиптическая карта поверхности планеты. – Самое недавнее: десятки независимых команд химиков взялись за поиски более простой и единой модели, которую можно было бы положить в основу теории атомов. – На карте возникли разбросанные там и сям маркёры. – Уже триста лет, как стандартная модель – тридцать два атома с правильным распределением валентностей, масс и взаимного сродства, стала общепринятой. Ламбертианский эквивалент Периодической таблицы Менделеева, – он сверкнул улыбкой в сторону Марии, словно она была современницей Менделеева, а может быть, потому, что гордился сокровенными познаниями в области несуществующей более науки. – В то время атомы считались фундаментальными сущностями: бесструктурными, неделимыми и не нуждающимися в дальнейших объяснениях. В последние двадцать лет эта точка зрения наконец начала меняться.

Мария уже была сбита с толку. Из поспешно прочитанного ею за последние несколько дней выяснилось, что ламбертиане просто модифицируют общепринятую теорию, открывая новое явление, которого эта теория не в силах объяснить. Должно быть, Репетто заметил выражение её лица и поэтому выжидающе замолчал. Мария сказала:

– Атомы «Автоверсума» действительно неделимые. Их нельзя разбить ни на какие компоненты, более маленькие устойчивые сущности. С какой энергией их ни сталкивай, они просто отскочат, а ведь у ламбертиан нет возможности приложить к ним хоть какую-то энергию. Так что… у них, разумеется, не может быть опыта, которого их текущая теория не объясняла бы в совершенстве.

– В повседневном окружении – разумеется, нет. Но проблема в космологии. Они усовершенствовали модели истории своей звёздной системы и теперь подыскивают объяснения составу первичного облака.

– Они приняли как данность тридцать два атома с их свойствами, но не могут заставить себя примириться с их произвольными количествами в первичном облаке?

– Вот именно. Трудно точно воспроизвести их мотивации, но у них существует весьма строгая эстетика, диктующая, что можно принимать в качестве теории; противиться эстетике они почти физически неспособны. Попытайся они станцевать теорию, которая не войдёт в резонанс с нервной системой, оценивающей её на простоту, – и танец рассыплется. – Репетто секунду поразмыслил, потом указал на экран у себя за спиной, где как раз появился рой ламбертиан. – Вот и пример – вернёмся немного назад. Это группа астрономов, прекрасно осведомлённая обо всех небесных передвижениях планет относительно Солнца и занятая проверкой теории, которая пытается объяснить эти передвижения, исходя из предположения, что планета Ламберт неподвижна, а всё остальное вращается вокруг неё.

Мария внимательно рассматривала эти создания. Она затруднилась бы точно определить ритмику их сложных перемещений, но, когда рой начал рассыпаться, нарушение порядка было вполне очевидным.

– А теперь гелиоцентрическая версия – несколько лет спустя.

Танец вновь оказался слишком сложным для анализа, хотя казался более гармоничным, а немного времени спустя стал почти гипнотическим. Чёрные точки метались на фоне белого неба туда-сюда, оставляя следы на сетчатке. Вездесущий травяной луг внизу выглядел странноватым фоном для астрономических теорий. Ламбертиане, по-видимому, полностью принимали условия своего существования, в котором пастьба клещей оставалась пределом контроля над природой; оно для них было такой же утопией, как для элизиан – абсолютная свобода. Всё же им приходилось встречаться с хищниками. Многие умирали в молодости от болезней. Зато еда всегда была в изобилии: смоделировав свои популяционные циклы, ламбертиане научились гасить их колебания на самых ранних стадиях. И никакой «идеологической борьбы» из-за контроля над рождаемостью не состоялось, независимо от степени стремления отдельных существ к «естественности»: стоило моделированию популяций распространиться, как одни и те же меры принимали сообщества по всей планете. Культурное разнообразие у ламбертиан было невелико, а их поведение – куда более генетически детерминировано, чем у людей. Молодёжь рождалась самодостаточной, с менее пластичной нервной системой, чем у человеческих младенцев, и соответствующие гены обладали относительно малой вариативностью.