Сказание о Доме Вольфингов - Уильям Моррис

Те из гостей, кто держал в руках горны, теперь поднесли их к губам и протяжно затрубили. Тот же, кто стоял впереди, ухватился за свой плащ и сдёрнул его на пол – и все увидели девушку небесной красоты, одетую в сверкавшее золотом платье из тонкой ткани. Волосы её украшал лавровый венок. В руке она держала обнажённый меч с изящной позолоченной рукоятью и отшлифованным до голубого блеска клинком.

Божественноликий вскочил со своего места, уставившись на неё, словно его только что пробудили от причудливого сна. В какой-то момент юноше показалось, что это та самая девушка, которую он встретил в горах, и что одета она была так, как в последний раз, и он вскричал:

– Подруга! Подруга!

Отец юноши разразился громким смехом. Хлопнув сына по плечу, он сказал:

– Да, да, парень, можешь называть её и Подругой, ведь вы с самого детства с ней вместе играли, да и сейчас именно её ты искал по всему залу. Вот она, одетая этим вечером так, как подобает её красоте и достоинству. Да, поистине это Подруга!

От стыда Божественноликий сделался красным, как кровь, и опустился обратно на своё место. Теперь он понял, что происходило, – красавицей этой была Наречённая.

Камнеликий же, сидевший по другую сторону от юноши, всё это время проницательно смотрел на него.

Вновь протрубили горны, и Наречённая плавно вышла на середину зала. Нежный аромат, исходивший от девушки, плыл по согретому теплом очага дому, и её красота отдавалась любовью в сердцах всех собравшихся здесь. Наречённая остановилась у стола, стоявшего на возвышении. Те двое, что несли блюдо, поставили его на стол и сдёрнули покров – на блюде оказался священный праздничный кабан*. По обычаю, оставленному отцами, на этом кабане приносились клятвы о деяниях, которые должны свершиться в грядущем году. Наречённая положила свой великолепный меч близ блюда, обошла стол и села между Божественноликим и Камнеликим. Девушка нежно повернулась к Божественноликому. Она радовалась тому, что теперь его благородное лицо было таким же, как раньше. Он улыбнулся ей в ответ, ведь она была так прекрасна, к тому же он привык к ней с детства.

Те из гостей, что были вооружены, встали по обе стороны от блюда, а рядом с ними расположились и двое с рогами. Они вновь затрубили, а Старейшина поднялся и прокричал:

– Вы, сыны смелых, деяния которых стремитесь превзойти! Подойдите же! Возложите каждый свою руку на этот меч, коснитесь концом клинка священного кабана и поклянитесь в том, что лежит у вас на сердце!

Старейшина сел, и на середину зала вышел воин, крепкий, сильный, но невысокий, с чёрными волосами, рыжей бородой и румяным лицом. Он встал на возвышение, взял меч, коснулся его остриём кабана и произнёс:

– Я Щетина из народа пастухов. Здесь, на священном кабане, я клянусь преследовать тех, кто ограбил Гроша Долговязого и убил Ржавку. Эти последние были скверными людьми, но я одного с ними рода и вижу, что никто не собирается вступиться за них, а потому клянусь в том, что исполню обычай кровной мести. Когда разбирали это дело, меня не было ни в Доле, ни на холмах. Так помоги же мне, Воин, и ты, божество Земли!

Старейшина одобрительно кивнул и протянул ему чашу вина. Пока воин пил, по залу прокатился одобрительный гул. Говорили, что его клятва достойна мужа, и не сомневались в том, что он сдержит её, ведь это был славный воин со смелым сердцем.

Следом вышли трое воинов из числа пастухов и двое из жителей Дола. Они поклялись помогать Щетине в деле кровной мести. Все решили, что и это хорошая клятва.

Затем вышел один хвастун. Он был одет очень ярко и клялся чрезвычайно многословно: и в том, что если проживёт ещё один год, то станет командиром жителей равнины, и в том, что вернётся домой со многими дарами для своих друзей в Доле. Все его давно знали, а потому сочли клятву глупой и высмеяли хвастуна. Пристыженный, он вернулся на своё место.

За сим последовали ещё три клятвы – их нетрудно было сдержать. Все смеялись и веселились.

Наконец, заговорил Старейшина:

– Родичи и славные друзья! Славное, мирное время сейчас в Доле. О таком времени мало что можно рассказать, и мало что можно ждать от клятв. И всё же в трёх вещах я клянусь на этом священном кабане! Во-первых, клянусь в том, что не откажу никому, кто бы ни попросил у меня помощи. Во-вторых, клянусь, что справедливость для меня будет важнее закона, а милость важнее обычая. И наконец, в-третьих, если время изменится и война придёт к нам или же мы сами выступим ей навстречу, я клянусь в том, что в бою буду не дальше трёх фатомов* от первых рядов. Так помоги же мне, Воин, и божество Лика, и священная Земля!

Сказав так, Старейшина сел, а все вокруг закричали от радости, решив, что, похоже, он сдержит своё слово.

Последним поднялся Божественноликий. Юноша взял меч и осмотрел его. Клинок был так хорошо начищен, что в нём отражался золотой блеск одежд Наречённой и даже виднелось искажённое отражение её лица. Юноша взялся за рукоять, коснулся клинком кабана и громко произнёс:

– Им клянусь я жениться на красивейшей женщине земли прежде, чем год подойдёт к концу, даже если жители Дола или земель за его пределами будут против моего выбора! Да помоги мне в этом Воин, и божество Лика, и священная Земля!

Юноша сел. Гости пира, любившие Златогривого и Наречённую, вскричали. Они решили, что такая клятва подобает вождю.

Но Наречённая, хорошо знавшая Златогривого, заметила, что и взгляд, и голос юноши во время клятвы не были такими, как обычно. Она забеспокоилась, ведь теперь все происходившие в нём изменения пугали её.

И Камнеликий заметил, что юноша не похож на себя, ведь Камнеликий знал его лучше, чем кто бы то ни было, кроме Наречённой. Старик увидел и то, что девушку расстроила клятва. Он сказал себе: «Завтра я поговорю с моим названым сыном, если встречу его наедине».

Клятвы на этом закончились, и все приступили к еде. Отделив божествам полагавшуюся долю, раздали кабана, потом в зал внесли вино, и там воцарилось веселье. Наконец, выпили по прощальной чаше и разошлись спать. Кто-то спал на своей кровати, но на пиру было много гостей, и поэтому люди устраивались повсюду – где только находили место, удобное для сна.

Рано утром Златогривый поднялся и, одевшись, вышел из зала. Он прошёл по утоптанному снегу к мосту через реку Бурную, где отправился к одному из угловых камней, построенных выше по течению для безопасности деревянных свай. Там юноша прислонился к стене, повернувшись лицом в сторону города, и начал размышлять о том, что с ним произошло. Сперва он думал о клятве: он поклялся жениться на Горной Деве, несмотря на несогласие его и её родни, да и её самой тоже. Дело это казалось ему трудным, но Златогривый даже пожалел, что не сделал его ещё более трудным – не дал понять всей родне и Наречённой, что означают слова его клятвы. Юноша даже укорял себя за это. Он огляделся: вокруг лежал снег, и ему сильно захотелось, чтобы быстрее наступила весна. Тогда он получит знак с гор. Всё казалось таким сложным, таким неисполнимым; он запутался в отношениях двух сильных народов и двух своенравных женщин. Ещё чуть-чуть, и юноша пожалел бы, что не принял в своё время отцовское предложение отправиться в города. Ведь даже если бы его настигла там смерть, это было бы лучше! И как это обычно бывает с молодыми людьми, Златогривый начал представлять свои будущие подвиги. Вот он в битве на равнине: давка, борьба, враг прорывает сомкнутый строй ратников, он отважно сражается в окружении друзей и, наконец, падает, не удержав щит, отяжелевший от множества воткнутых в него копий. Вот его народ побеждает врага, а затем оплакивает и восхваляет павшего ратника из Дола. Вот его хоронят, его, доблестного воителя. Рыдающая и прославляющая его толпа встречает тело у городских ворот, его хладное окоченелое тело на украшенной золотом и увешанной цветочными гирляндами похоронной повозке.