Люди Льда. Книги 1-47 - Маргит Сандему

Видно, Ингрид было очень важно, чтобы ее письмо попало в нужные руки. Он стал читать:

«Дорогой брат!

Не думала, что когда-нибудь мне придется написать тебе это письмо. Поверь, что решение написать его далось мне дорогой ценой. Дан, мне не хотелось бы осложнять твою жизнь, но у меня нет иного выхода. Постарайся понять меня и простить.

Мне страшно, Дан! Я боюсь за жизнь моего маленького сына. Как ты знаешь, у нас в Гростенсхольме свирепствует чахотка. Тебе известно, что от этой безжалостной болезни скончалась моя обожаемая мать. Отец тоже болен чахоткой, но насколько опасно, я не знаю. Боюсь, что его болезнь зашла достаточно далеко. Теперь заболели чахоткой и дети, с которыми играл мой сын, у меня тоже уже давно не проходит кашель. Ульвхедин говорит, что кашель у меня не чахоточный и пройдет, но мне трудно поверить ему. Я не могу покинуть усадьбу, потому что должна помогать отцу, он тяжело переживает смерть матери. Однако моего сына, ради которого я, собственно, и живу и которого люблю больше жизни, я хочу отослать из Гростенсхольма — он не должен заразиться чахоткой! Не должен, Дан! Он такой славный мальчик, самый лучший ребенок на свете.

Наконец я подошла к горькой тайне, которую хотела унести с собой в могилу. Поверь, мне не хочется открывать ее, но я в отчаянии и опасаюсь за жизнь сына. Его зовут Даниэль Ингридссон, ему семь лет, он родился 8 марта 1717 года. Ты никогда не задумывался, кто его отец? Отсчитай девять месяцев назад от даты его рождения и все поймешь. Помнишь ту колдовскую ночь в Долине Людей Льда? Помнишь, как я самоуверенно понадеялась тогда на старинное снадобье, принадлежавшие нашим предкам? Ты еще тогда усомнился, сможет ли средство, хранившееся так долго, предотвратить беременность. Словом, Даниэль твой сын, Дан. Я знаю, что ты не мог даже предположить этого.

Поэтому я, скрепя сердце, решилась спросить у тебя, не возьмешь ли ты Даниэля к себе? Ты считаешься бездетным, а это не совсем так, ведь у тебя уже есть ребенок. Насколько я понимаю, Маделейн добра и великодушна. Решишься ли ты открыться ей? Или предпочтешь утаить правду и сказать, что Даниэль — ребенок твоих норвежских родственников? Хотя говорить так бессмысленно: Даниэль — твой портрет. Твой и дяди Доминика.

Я понимаю, что ставлю вас с Маделейн в трудное положение. Если она твердо скажет «нет» — или ты предполагаешь, что она может так сказать, — забудь все, что я тебе написала. Я не хочу, чтобы мой мальчик был нежеланным ребенком в чьем бы то ни было доме. Но если вы оба не против, я прошу вас взять Даниэля к себе, чтобы он жил у вас, пока чахотка не покинет Гростенсхольм. Я не настолько сильна и, наверно, слишком люблю себя, чтобы навсегда отказаться от Даниэля. Он — единственный свет в моей жизни.

Ответь мне сразу же! Возможно, ты решишь и отказаться от своего отцовства, но, не думаю, что ты так поступишь. Насколько я тебя помню, для тебя наука всегда была важнее чувств, однако ты был добр и милосерден.

Прости меня! И попроси Маделейн, которую я никогда не видела, простить меня за ту боль, которую я ей причиняю.

Твой друг Ингрид».

Дан поднял голову И обнаружил, что просидел неподвижно полчаса после того, как прочитал письмо Ингрид.

Господи, что же делать?

Больше всего ему хотелось пойти к Виллему и попросить у нее совета. Но это было бы несправедливо по отношению к Маделейн. Она должна была первой узнать эту новость.

Он почувствовал, что кожа у него на лице стянута, и понял, что это от засохших слез. А он даже не заметил, что плакал.

Даниэль Ингридссон…

Какой же он дурак! Как он сразу не догадался! По правде говоря, он просто и не думал о ребенке, родившемся у Ингрид.

В комнату вошла Маделейн, красивая, белокурая, стройная.

— Что случилось, Дан? У тебя такой убитый вид?..

Голос у Дана пропал, он мог только шептать:

— Я получил письмо.

— Ну и что?

Дан тяжело вздохнул.

— Лучше прочитай сама. Маделейн взглянула на адрес.

— Но адресовано тебе, «лично».

— Поверь мне, Маделейн, я ничего об этом не знал. Сейчас я оставлю тебя одну. Прочти и подумай. Нам лучше поговорить, когда каждый из нас примет какое-то решение.

Маделейн с удивлением посмотрела на него. Она никогда не видела его таким растерянным и несчастным.

— Я не могу даже просить, чтобы ты меня простила. Попытайся только понять. Все дело в этом дьявольском зелье Людей Льда! Никто из нас не знал, чем обернется его действие.

С этими загадочными словами Даниэль оставил Маделейн одну.

— Я буду ждать тебя в саду, — сказал он на прощание. — Если ты захочешь разговаривать со мной после этого. Не спеши.

Маделейн начала читать. После первых же строк ей пришлось сесть, она как будто почувствовала, что последует дальше.

Дан ждал долго. Погода была холодная, и он замерз. Но не хотел уходить из сада: а вдруг она все-таки придет!

У него было время все обдумать и успокоиться. Он-то знал, что ему делать. Но все зависело от Маделейн. И конечно, от остальных членов семьи — родителей, бабушки и дедушки.

Уверен он был только в Виллему.

Он не слыхал, как Маделейн подошла к нему.

Полный дурных предчувствий, он посмотрел ей в глаза и встал со скамьи.

В уголках губ у нее дрожала неуверенная улыбка. Большие, растерянные глаза. Щеки были еще влажные и блестели — она только что умылась, чтобы смыть следы слез.

Дан не мог говорить. Не мог выдавить из себя ни слова, слезы предательски выступили у него на глазах.

Они долго молчали. В конце концов он жалобно произнес:

— Прости, я причинил тебе такое горе!

— Но ведь это случилось до того, как мы с тобой поженились! — храбро сказала Маделейн.

— Да. Однако и Ингрид, и я были обручены. Я попытаюсь объяснить тебе, что за зелье мы выпили. Ульвхедин ездил с нами, он может подтвердить, что между нами не было даже намека на любовь. Во время этой проклятой поездки в Долину Людей Льда мы с Ингрид только и делали, что спорили. Решали, кто из нас умнее и больше знает. Потом Ингрид и Ульвхедин сварили каждый себе по напитку из этих колдовских трав, которые бережно хранят Люди Льда. Тогда никто из нас и не предполагал, насколько сильными окажутся эти отвары. Ингрид сварила себе любовный