Атомные шпионы. Охота за американскими ядерными секретами в годы холодной войны  - Оливер Пилат

«Атомная бомба была неизвестна, когда составлялось законодательство о шпионаже, — указал правовед, призывая к внесению поправки в законы, которые бы позволили и в мирное время приговаривать к смерти за шпионаж, как в военное. — Я подчеркиваю это, ибо мы должны понять, что имеем дело с оружием уничтожения, которое может стереть с лица земли миллионы американцев. Конкурентное преимущество, которое дало США это супероружие, выдвинуло на первый план шпионов новой школы — доморощенной разновидности, которая ставит верность иностранной державе выше верности Соединенным Штатам. Следовательно, надлежащее наказание в подобных случаях должно максимально служить тому, чтобы оградить наше общество от затесавшихся среди нас предателей».

В главных атомных процессах, проходивших в Англии, Алан Нанн Мэй получил 10 лет тюрьмы в 1946 году, а Клаус Фукс — максимальное предусмотренное законом наказание 14 лет в 1950 году, когда общественное мнение ожесточилось. И Мэй, и Фукс в некотором роде все же сознались.

В США Алан Дин Слэк (не связанный с атомом) и Дэвид Грингласс (связанный с атомом) получили по пятнадцать лет, а Гарри Голд (за связанные и не связанные с атомом эпизоды) — почти тридцать. Все трое сознались. Эйб Бротман и Мириам Московиц, которые прикрывали атомного шпиона, а также участвовали в ином шпионаже, получили максимальное наказание по статье, по которой обвинялись; они не сознались. Можно было бы поспорить, что Розенберги заслужили более сурового отношения, чем остальные, так как находились ближе к русским и сыграли бо́льшую роль в создании и работе шпионской сети. Но даже если так, мы имеем дело с наложением одного на другое. Трудно провести границу между разными видами шпионажа или, если уж на то пошло, между разными видами коммунистов. Рут Грингласс осталась на свободе, чтобы бороться за свое будущее и будущее своих детей, а ее невестка Этель Розенберг готовилась к смерти на электрическом стуле в Синг-Синге. Рут казалась более приятной, менее фанатичной женщиной, чем Этель, однако же, если говорить об участии в заговоре или даже об относительном ущербе, причиненном ими стране, их мало что отличало друг от друга. Одна своим признанием помогла распутать сеть, частью которой была, а другая пыталась скрыть вмешательство СССР во внутренние дела США; вот в чем их принципиальное отличие.

По-видимому, значительная часть общества, не ограничивавшаяся шовинистическими комментаторами в газетах, проявила сочувствие к этой кровавой жертве на алтарь государственной безопасности. Многие трезвые наблюдатели вместе с тем осознавали, что вынесение максимального наказания такой запутавшейся паре, как Розенберги, будет менее полезным и в общественном, и в политическом смысле, чем признание, сделанное в последнюю минуту, которое показало бы, как машина демократического правосудия вполне успешно справляется с весьма изворотливым тоталитарным заговором.

Между тем события приближались к решительному концу. 11 апреля 1951 года Этель Розенберг перевели в отделение смертников в Синг-Синге. Толпа из тридцати человек наблюдала за тем, как она покидает дом заключения для женщин номер 10 по Гринвич-стрит. В розовой блузке, серой клетчатой юбке, сером пальто с каракулевым воротником и черной шляпке, она сидела на заднем сиденье машины рядом с миссис Сарой Голдстайн, помощником судебного пристава. По словам судебного пристава Кэрролла, который отвечал за перевозку, во время поездки она «весело» болтала «о весне и тому подобном». По прибытии в Синг-Синг ей дали номер 110510. Она отдала 15 долларов, которые у нее были при себе, и подписала документ, позволявший ей получать просмотренную почту. На вопрос, что привело ее к совершению преступления, она ответила: «Я не признаю вины». Женская часть отделения для смертников, просторная, но не слишком радужная, состояла из трех камер, коридора и двора для прогулок в окружении трехметровой стены. Там не было заключенных после того, как в предыдущем месяце казнили миссис Марту Бек: она вместе со своим любовником находила по объявлениям о брачных знакомствах состоятельных жертв, которых они и убивали. Четырех надзирательниц, которые наблюдали за миссис Бек и обслуживали ее за 40 долларов в день, снова наняли для выполнения тех же функций для миссис Розенберг.

Через неделю после ее перевода Эмануэль Блох пришел в суд с пламенным заявлением, которое показывало причину, почему от правительства бессмысленно требовать отправки Этель Розенберг обратно в Нью-Йорк. В удостоверенном аффидевите его клиентки утверждалось, что в отделение смертников ее перевели для того, чтобы «сломать» и заставить признать вину.

«Давно уже известно [писала Этель Розенберг с легкостью литератора, которой так гордилась], что психическое и физическое воздействие утонченной жестокости, изобретенной человеком, может сравниться с варварским изуверством дыбы, тисков и колесования. Для меня сущий ад быть разлученной с теплотой, любовью, нежностью и силой моего мужа, а для него — думать о том, что я томлюсь в этом ужасном месте. Мучительно находиться в камере, от которой рукой подать до комнаты, где приводят в исполнение смертный приговор. Я заперта в серых стенах этой тюрьмы, словно в гробнице. Я одна во всем здании, не считая надзирательницы, которая меня охраняет. Я не вижу ни единого человека с утра до ночи, у меня нет иного занятия, кроме как сидеть замурованной в гнетущем безмолвии моей тесной камеры. У меня нет иного развлечения, кроме прогулки по клочку голой земли в окружении стен настолько высоких, что я вижу над ними лишь лоскуток неба. Иногда я вижу пролетающий самолет; иногда пару птиц; порой слышу звук поезда вдали. В остальном же тут всегда стоит мертвая тишина…»

Хотя Этель Розенберг действительно была единственной заключенной в женском крыле тюрьмы для смертников, говорили, что у нее для развлечения было радио. По ее просьбе дежурная надзирательница, сидевшая за столом прямо перед ее маленькой, но хорошо освещенной камерой, приносила ей журналы. Если ей хотелось принять душ, ее отводили в последнюю камеру с душем. В ясные дни ей всегда разрешали поиграть в ручной мяч, и она нередко часами играла с надзирательницей в большом дворе для прогулок.

Ничего не добившись своими попытками вернуть клиентку в Нью-Йорк, в мае Эмануэль Блох прибегнул к другому способу. Он потребовал психического освидетельствования Этель Розенберг из-за «незаконного и из ряда вон выходящего психологического давления», которое оказывается на нее, и вызвал свидетеля — одного видного психиатра, который и подтвердил, что Этель может сойти с ума, если и дальше держать ее в доме смертников.

Обвинение заявило, что было вынуждено незамедлительно отправить Этель Розенберг в Синг-Синг, потому что в федеральной тюрьме для женщин в Нью-Йорке не было условий для того, чтобы отделить преступника, приговоренного к смертной казни, от остальных, как того требует закон. Такие условия существовали в федеральной тюрьме, где содержится Юлиус Розенберг. Однако в середине мая, возможно, отчасти из-за поднятого шума Юлиуса также перевели в тюрьму для смертников. Одетый в опрятный и новый двубортный костюм серого цвета, красный галстук с узором из пальмовых листьев, с белым носовым платком в нагрудном кармане, он отправился в Синг-Синг в обществе судебного пристава Кэрролла и двух помощников. Там его зарегистрировали под номером 110649. На рутинный вопрос: «Чем вы объясняете свое преступное деяние?» — он ответил: «Мы с женой невиновны». Начальник тюрьмы Уилфред Денно рассказал, что Розенбергам будет разрешено видеться друг с другом в течение одного часа в неделю и разговаривать через стол в присутствии надзирателя и надзирательницы. Юлиус был не один у себя в крыле, так как там еще семеро обреченных преступников ожидали своей участи.