Цепной пес самодержавия - Виктор Тюрин

Подойдя, я посмотрел и увидел еще одного охранника. Его могучую фигуру обтягивал темно-синий с отливом костюм. С левой стороны пиджака была видна выпуклость. Пистолет. Он стоял перед стеной, задернутой такими же плотными и тяжелыми шторами. Неожиданно послышались голоса двух мужчин, которые шли в нашу сторону. Смена? Пашутин положил руку мне на плечо: отойди! – после чего сам приник к щели. Спустя пару минут по спокойствию полковника мне стало понятно, что мужчины проходят мимо, но в следующую секунду он резко отпрянул и шепнул:

– Убери охранника. Быстро.

Не понимая, что он задумал, я резко отодвинул штору и выстрелил навскидку прямо в широко раскрытые глаза немца, который, услышав шорох, развернулся в мою сторону. Спустя пару минут мы затащили в коридор третий труп. Закрыв дверь, подошли и остановились у входа в подвал. Судя по всему, эта часть здания была искусственно отгорожена от остальных помещений, а соединяла их с борделем только дверь, через которую только что вошли двое мужчин. Пашутин с минуту раздумывал, а потом сказал:

– Дай мне твой пистолет, а сам стой здесь и изображай охранника. Сними только пальто. Не волнуйся, если услышу звуки стрельбы, то пойму, что надо выбираться наверх. Но лучше будет, если мы обойдемся без лишнего шума. С Богом!

Стоять мне пришлось долго, не менее часа, когда наконец за шторой, закрывающей вход в подвал, послышался легкий шум. Рука сама нырнула за обшлаг пиджака. Резко шагнув в сторону, я развернулся, готовый выхватить пистолет. Штора пошла в сторону, и в проеме показался Пашутин. Лицо белое, глаза блестящие, дикие. Он посмотрел на меня, потом поставил на пол основательно набитый саквояж, судя по его раздувшимся бокам, и глухим голосом сказал:

– Продержись еще минут двадцать. Хорошо? – и исчез за шторой.

Эти двадцать минут растянулись на все сорок. Я уже был готов спуститься в подвал сам, когда он появился. Лицо бледное, напряженное, глаза блестят, при этом он нервными движениями, раз за разом, вытирал руки платком, заляпанным кровью. Какое время он так и стоял, глядя мимо меня куда-то в пространство, а потом вдруг неожиданно заговорил звенящим от возбуждения голосом:

– Митька мне чем-то сына напоминал. Такой же чернявый, худой, долговязый. Думал из него человека сделать! И сын умер, и Митька… И оба перед смертью мучились! Сын в горячке метался… Придет в себя, пить попросит… Так четверо суток… И второй… Мальчишку-то зачем пытали, твари?! Зачем?! Палачи, мать вашу! Я не Господь, прощать не буду!

– Все! Идем, Дмитрий! Об этом потом поговорим!

Он посмотрел на меня. В его взгляде была дикая смесь ярости и душевной боли:

– Никогда мы не будем об этом говорить, Сергей! Слышишь! Никогда!

При этом он сделал рубящий жест рукой и, видно, только сейчас увидел зажатый в кулаке окровавленный платок, который тут же, с явным отвращением и брезгливостью, отбросил в сторону.

– Уходим!

По прибытии в Петербург Пашутин был снят с должности начальника группы и отстранен от работы в связи с расследованием исчезновения (смерти) агентов Дмитрия Сухорукова и Марии Закревской при невыясненных обстоятельствах. Меня дважды вызывали на допрос по этому делу, где мне только и осталось подтвердить историю, которую выдумал мой хитроумный друг. Как оказалось, резидент немецкой разведки в разговоре с полковником позволил себе некоторую откровенность, очевидно, считая, что тот полностью в его руках. Именно тогда и всплыла фамилия советника в посольстве Станислава Игоревича Вахрушева, завербованного немецкой разведкой еще полтора года тому назад – это ему поставили задачу: вытащить меня в Швейцарию через Пашутина.

В свое время он представил начальству свою любовницу Закревскую в качестве завербованного им агента, для получения дополнительного заработка. Когда он получил задание от германской разведки, то решил разом убить двух зайцев: убрать надоевшую ему любовницу, но предварительно использовать ее в операции в качестве подсадной утки. Для начала он отправил лживое сообщение, что «певица» вышла на контакт с высокопоставленным офицером Генштаба и ему нужны дополнительные люди и средства. Судя по всему, он очень хорошо кого-то знал из военного министерства, раз в Берн отправили именно Пашутина, а за ним уже потянулся и я. Вахрушев ничего не терял в случае провала, так как собирался свалить все на Закревскую, объявив ее двойным агентом. Вот только он никак не думал, что Пашутин выйдет из этой передряги живой да еще документы прихватит из тайной штаб-квартиры. Эти документы, подтвержденные неожиданным исчезновением русского советника из посольства, дали возможность закрыть дело. При этом полковника не преминули попенять за авантюризм и неумеренный риск, после чего временно прикрепили к Петербургскому контрразведывательному бюро. О бойне, устроенной нами в штаб-квартире, естественно, в рапорте разведчика не было сказано ни слова. Об этом он мне рассказал, когда мы сели за стол. Правда, в этот раз Пашутин изменил себе и принес водку.

– Вот так-то, Сергей! Так мы и служим! Мы шпиона выявили в нашем посольстве, а мне говорят… Впрочем, о чем я говорю! Кругом только пустая болтовня и больше ничего! Все кругом говорят высоким стилем: Отчизна, защитим, грудью встанем! А сами… Все! Молчу! – Он замолчал и посуровел лицом. Какое-то время мы молчали, потом он налил себе и мне водки. Посмотрел на меня.

– Плохо мне, Сергей. Не уберег я парня. Думал, ничего сложного, пусть немного опыта наберется, язык лучше освоит… а оно вон как обернулось. Знаешь, всю дорогу сюда он мне почти каждую ночь снился. И не мертвый, а живой, – он тяжело вздохнул. – По приезде я в четырех церквах заказал молитвы за упокой и наказал им, чтобы сорок дней читали. Денег дал… А! Бери стопку! Подняли! Ну! За упокой раба божьего, Дмитрия Сухорукова!

Мы опрокинули стопки. Не удержавшись, я поморщился. Он криво усмехнулся и снова разлил водку.

– Гадость! Больше не буду.

– За это выпьешь, Сергей. Без возражений. Мы выпьем за тебя. Ведь ты мне не просто жизнь спас, а мою бессмертную душу! Мне там, – и он ткнул пальцем в потолок, – в райских кущах без нее никак нельзя! За тебя!

Он опрокинул в рот стопку, затем дождался, пока я выпью, и протянул наколотый на вилку крепкий соленый огурчик. Некоторое время мы ели, потом он откинулся на спинку стула и неожиданно сказал:

– Знаешь, Сергей, я ведь к тебе с вопросом пришел.

– Задавай.

– Скажи, только честно, есть доля правды в этих слухах об ангеле с железными крыльями?

– Ты же только что сам сказал: это слухи! И давай больше не говорить об этом! Надоело!

– После того, что произошло в Берне, даже не знаю, что и думать. Там, в камере, меня сначала душила дикая ярость, хотелось убивать, а затем пришла тоска смертная. В голове мысли одна мрачнее другой… потом вдруг появляешься ты – и я на свободе! Так это еще не все! Ты помогаешь мне выполнить мою клятву: отдаешь мне в руки Димкиных палачей! Как тут не думать о Божьем провидении!

– Мы уже говорили об этом. Тебе не надоело?