Шестнадцать деревьев Соммы - Ларс Миттинг

– Скажи мне одну вещь, Эдуард. Когда все у нас с тобой шло гладко – я тебе нравилась тогда? На самом деле нравилась? Как тебе нравилась бы твоя девушка?

– Дa, – подтвердил я. – Нравилась.

– Честное благородное?

– Дa. Ты мне нравилась так, как могла бы нравиться моя любимая девушка.

– А теперь? – спросила она, выйдя из лужи, которая натекла с ее мокрой одежды.

Я не ответил. Открыл чемоданчик и вынул из него дробовик. Стволы натерты маслом, приклад навощен.

– Я сегодня зашла к Диксону, – рассказала Гвен. – На самолете слетала. Они сразу же вытащили чековую книжку.

– Так почему же ты его не продала?

Девушка достала из кармана пачку сигарет «Крейвен А», но та размокла, и она бросила ее в ведро рядом с плитой.

– Хаф-Груни никуда не денется, – сказала Гвен. – Всегда будет напоминать мне о том, что я поступила с тобой нечестно. И – нет, подожди, помолчи пока, Эдуард. Вот еще что.

Она достала ключ и протянула его мне.

– Я наврала. Не была я ни на каком заседании правления. Я была…

– Не надо, – сказал я. – Я все знаю.

– Знаешь?

– Дa. Я там был. Мне рассказали про тебя.

Девушка покраснела. Стыд, жгучий стыд – вот уж чего я не ожидал увидеть на благовоспитанном лице Гвендолин Уинтерфинч.

– Я надеялась получить преимущество, – сказала она. – Но потом я сама себе стала противна. А потом еще на лодочном сарае на Ансте появился этот странный крест… Ты сказал, что собираешься к Макл-Флагга, а сам поплыл назад с седой старушкой. А потом и я туда отправилась, подумала, что пусть хоть дробовик достанется мне.

– А вот чего ты тогда не нашла, – сказал я, подняв на ладони связку ключей от «Бристоля», – так это ключ от другого бокса. Он был на этой связке.

– Что?

– Дa, – кивнул я. – У Эйнара была еще ячейка.

– И там они и были? Заготовки для лож?

– Все до одной. Почти три сотни. Самого лучшего сорта.

Гвен встала и застегнула куртку.

– Ну что ж, значит, делу конец.

– Значит, так. Если только ты не собираешься звонить адвокату.

Гвен подошла к окну, которое мы вместе починили. Оставила отпечаток пальца на еще не застывшей замазке.

– Продай их, – сказала она. – Меня это не заботит. Дедушка умер. Война кончилась, а фонда организации «Скоттиш уидоуз» больше не существует.

– Как мне получить за них лучшую цену? – спросил я.

Она горько рассмеялась.

– Именно это я тысячи раз пыталась за последние дни спланировать. Сдай небольшую партию в пару аукционных домов. «Бонэмс» и «Сотбис». Пусть они напишут в газете, лучше всего в «Санди таймс», что найдена пропавшая древесина грецкого ореха. Пусть пороются в архивах и обрисуют все наилучшим образом. Ох, как это взвинтит цены! Загадки двух мировых войн. Тайник с ценной древесиной, намек на темные махинации… Разукрашивай как хочешь. Потом свяжешься с фирмами «Диксон», «Холланд & Холланд», «Перди» и не забудь еще «Босс» – и продавай им напрямую. А, еще «Уэстли Ричардс». Разъясни им, что у тебя вся партия целиком. Что больше ничего не появится. Не забудь упомянуть, что ты потомок семьи Дэро. Подай немного на содержание военных памятников на Сомме, чтобы совесть не мучила. Меня это не колышет.

– Ты это серьезно?

– Лишь бы уже отделаться. А остаток жизни буду блуждать по Квэркус-Холлу, подставляя ведра под текущие потолки.

– Мне пора, – сказал я. – Так что больше не увидимся.

Ее тело никак не находило равновесия. Будто она больше не различала левый и правый борт.

– На следующей неделе начинаются занятия, – сказала Гвен. – Еще одна осень на то, чтобы студентка экономического отделения Гвендолин Уинтерфинч убедилась в своей неспособности усвоить программу. Днем пораньше смываться из читального зала, чтобы успокоить нервы скупкой пластинок и шмоток. Не раскрывая рта, просиживать штаны на заседаниях правления. Потом в квартиру. Корпеть над книгами, которые не вызывают ни капли интереса. И снова сюда, сидеть в одиночестве в кабинете дедушки и обозревать Хаф-Груни.

Я захлопнул чемоданчик с дробовиком. Поднялся. Достал свою связку ключей от йейловских замков на ее каменном домике. Гвен тоже протянула мне связку. Норвежские мустадовские ключи.

– И что теперь? – спросила она, направляясь к выходу.

– Теперь я поеду в Норвегию собирать урожай. Потом – во Францию.

Она нахмурилась.

– Зачему тебе во Францию, если ты уже нашел орех?

– Потому что я так и не знаю, что произошло в семьдесят первом, – объяснил я. – А теперь у меня есть средства на поездку.

– Ну, счастливого пути, – сказала Гвендолин.

Я смотрел, как она в полутьме спускается к «Зетленду». Плечи у нее вздрагивали, и было понятно, отчего.

Я и сам едва удержался от слез. Она мне действительно нравилась. Она мне нравилась, даже когда врала. Мне нравилось ее вранье, потому что на самом-то деле оно приближало меня к правде о моих родителях.

Я спустился к лодке вслед за ней. В промежутках между ударами волн было слышно, как она плачет.

– Не было там ореха, – сказал я наконец. – Не было никакого другого ключа.

Осталась бы она стоять спиной ко мне, скрыла бы этим, что сразу просчитала новую ситуацию и составила новый план действий, – и я, вероятно, поступил бы иначе.

Но она не осталась спиной ко мне. Она резко обернулась, и хотя я не мог как следует разглядеть ее лица, я увидел, что в ее движениях появилась легкость, словно она скинула с себя рюкзак.

– Значит, есть еще надежда, – сказала Гвен, подбежав ко мне. – Мне бы только выбраться отсюда, и всякие дурацкие мысли перестанут лезть мне в голову. Позволь мне доказать тебе это.

– Ты не можешь больше ничего сделать, – возразил я.

– Еще как могу, – заявила она, прижимаясь ко мне, как прижималась на паромной пристани в Леруике. – Я могу бросить Эдинбургскую школу экономики. Возьми меня с собой в Норвегию. Покажи мне свой хутор, Эдуард. Позволь мне быть глупой девчонкой, которая слушает «Forever Young».

На каменных ступенях бревенчатого дома стояла Ханне Сульволл в белом платье. Выглядела она так шикарно, что я вздрогнул и от неожиданности, и от того, как она была хороша со своими золотистыми волосами и загорелой от работы на солнце ровной кожей.

Я почувствовал, что что-то не так, как только свернул с областной дороги. Шлагбаум был поднят. Трава на обочинах скошена. Солнце ярко освещало постройки, растительность цвела буйным цветом. При жизни дедушки меня всегда встречала эта картина: все ухожено, свежо, морковные хвостики стройными рядами торчат на свежепрополотых грядках, кусты смородины красные от обилия ягод.