Время предательства - Луиз Пенни

– А сколько ему сейчас?

Отец Антуан задумался.

– Не могу точно сказать. Можем посмотреть по приходским книгам, если хотите, но я бы сказал, ему далеко за семьдесят. Он родился последним в семье, через много лет после сестры. У Пино была огромная семья. Добрые католики.

– Вы уверены, что он жив?

– Не уверен, но здесь его нет. – Священник окинул взглядом кладбище. – А куда еще он мог бы вернуться?

Домой. Но не на ферму, а в могилу.

Эксперт протянул Гамашу отчет и шапочку:

– Готово.

– Есть что-нибудь?

– На шапочке обнаружены три существенных контакта. Не считая, конечно, вашей собственной ДНК.

Он неодобрительно посмотрел на Гамаша, который загрязнил вещественное доказательство.

– А кто остальные?

– Ну, я бы сказал, что шапочка побывала в руках более чем у трех человек. Я нашел следы ДНК целой группы людей и по крайней мере одного животного. Возможно, случайный контакт, имевший место много лет назад. Ее взяли, возможно, даже носили. Но недолго. Она принадлежала кому-то еще.

– Кому?

– Я к этому и веду.

Эксперт смерил Гамаша раздраженным взглядом. Старший инспектор жестом велел ему продолжать.

– Так вот, как я уже говорил, имели место три существенных контакта. Один из них посторонний, а два других – родственники.

Гамаш подумал, что посторонний, скорее всего, Мирна, которая держала шапочку и даже пыталась ее надеть.

– Одно из совпадений относится к жертве.

– Констанс Уэлле, – сказал Гамаш. Его это не удивило, но для полной уверенности требовалось подтверждение. – А другое?

– Вот тут-то и начинается самое интересное и трудное.

– Вы сказали, что они родственники, – поторопил его Гамаш, надеясь избежать долгой и несомненно увлекательной лекции.

– Так оно и есть. Но другая ДНК старая.

– Насколько старая?

– Я бы сказал, несколько десятков лет. Точнее определить нельзя, но родство тут несомненное. Может, брат и сестра.

Гамаш опустил взгляд на ангелов:

– Брат и сестра? А родитель и его ребенок?

Эксперт немного подумал и кивнул:

– Тоже возможно.

– Мать и дочь, – пробормотал Гамаш себе под нос.

Значит, они не ошиблись. Буквы «МА» подразумевали «ма». Мари-Ариетт связала шесть шапочек. По шапочке для дочек и одну для себя.

– Нет, – возразил эксперт. – Не мать и дочь, а отец и дочь. Старая ДНК почти наверняка мужская.

– Pardon?

– С полной уверенностью я вам, конечно, не могу сказать, – ответил эксперт. – Я пишу об этом в отчете. Эта ДНК взята с волоса. Я бы сказал, что много лет назад шапочка принадлежала мужчине.

Гамаш вернулся в свой кабинет.

В отделе никого не осталось. Даже Лакост ушла. Он позвонил ей из машины от дома священника и попросил найти Андре Пино. Теперь больше, чем когда-либо прежде, Гамаш хотел поговорить с человеком, который знал Мари-Ариетт. Но, помимо этого, Пино знал также Исидора и девочек.

Отец и дочь, сказал эксперт.

Гамаш представил себе Исидора с распростертыми руками, благословляющего детей. Выражение самоотречения на его лице. Может быть, он не благословлял, а просил у них прощения?

«И когда мы снова встретимся, прощенные и простившие…»

Не потому ли ни одна из них не вышла замуж? Не потому ли они вернулись только для того, чтобы убедиться, что он мертв?

Не потому ли Виржини покончила с собой?

Не потому ли они ненавидели мать? Не за то, что она сделала, а за то, чего не сумела сделать? И правда ли, что государство, такое надменное и бесцеремонное, на самом деле спасло девочек, забрав их из мрачного фермерского дома?

Гамаш помнил радость на лице Констанс в тот момент, когда отец зашнуровывал на ней коньки. Старший инспектор принял это за чистую монету, но теперь его одолели сомнения. Он расследовал немало дел, связанных с насилием над детьми, и знал: оказавшись в одной комнате с обоими родителями, ребенок почти наверняка бросится в объятия насильника.

Попытка ребенка подольститься. Не такое ли выражение он видел на лице маленькой Констанс? Не истинную радость, а деланую, вызванную отчаянием и жизненным опытом?

Гамаш посмотрел на шапочку. Ключ к их дому. Впрочем, не стоило делать поспешных умозаключений, которые могут оказаться далекими от истины. И все же… не эту ли тайну скрывала от всех Констанс? Тайну, с которой она хотела наконец покончить?

Но это не объясняло убийства. Или объясняло. Неужели он пропустил что-то существенное или не уловил важной связи?

Гамаш все яснее понимал, что необходимо поговорить с дядюшкой пятерняшек.

Лакост сообщила ему по электронной почте, что, кажется, нашла дядюшку. Может, это и не тот Пино – фамилия-то распространенная, однако возраст совпадает, и он переехал в маленькую квартирку как раз четырнадцать лет назад. Время переезда соответствует времени смерти Исидора и продажи фермы. Лакост спросила, не хочет ли Гамаш, чтобы она поговорила с Пино, но он отправил ее домой. Отдохнуть. Он сам поговорит с Пино по пути в Три Сосны.

На его столе лежало оставленное Лакост досье, включая адрес месье Пино в восточной части Монреаля.

Гамаш медленно развернул кресло спиной к пустому и темному отделу и посмотрел в окно. Солнце садилось. Он взглянул на часы – 4:17. Время захода. Но все равно каждый день казалось, что солнце садится слишком рано.

Он сидел, легонько покачиваясь в кресле и глядя на Монреаль. Такой беспорядочно застроенный. Искони такой. Но еще и динамичный. Живой и суматошный.

Ему доставляло удовольствие смотреть на Монреаль.

Он размышлял, не сделать ли одну вещь, которая может обернуться ужасной глупостью. Мысль была далеко не рациональная, но ведь и родилась она не в голове.

Старший инспектор собрал бумаги и вышел, не оглянувшись. Он не стал запирать дверь своего кабинета, даже закрывать ее не стал. Нет нужды. Он сомневался, что вернется.

В лифте он нажал кнопку «вверх», а не «вниз». Доехав до нужного этажа, вышел из кабины и уверенно зашагал по коридору. В отличие от его отдела тут находилось немало людей. Он шел, и агенты смотрели на него со своих кресел. Некоторые потянулись к телефонной трубке.

Но старший инспектор не обращал на них внимания. Он шел прямо к цели. Дойдя до места, он не постучал – открыл дверь и решительно закрыл ее за собой.

– Жан Ги.

Бовуар, сидевший за своим столом, поднял голову, и у Гамаша сжалось сердце. Жан Ги шел на дно. Он совсем опустился.