Снайпер - Стивен Хантер

Ее могут арестовать за соучастие, или укрывательство, или еще за что-то в этом роде. Самое меньшее, что ей грозит, так это тот отвратительный вид современной славы, когда о тебе начинают печатать пошлые статейки, на обложках журналов появляются твои фотографии и даже самый последний подонок, лапая твое изображение своим липким взглядом, влезает в интимные подробности твоей личной жизни, тем самым раздевая тебя донага и как бы выворачивая наизнанку. И никто, ни один человек, не заговорит с тобой и не скажет, что все эти фотографии и статьи – самая настоящая чушь, которая не имеет к тебе никакого отношения. Ты тот свежий кусок мяса, на который набрасываются изголодавшиеся по сенсации обыватели.

Но, даже когда ты знаешь, что с тобой ничего но случится, потому что мертвые говорить не умеют, все равно не легче. Ей просто нужен Боб, ее Генри Тороу с винтовкой, который так весело ей когда-то сказал:

– Он так же, как и я, жил и бродил по этому свету в одиночестве.

Тогда ее немало позабавило это странное, сделанное с чувством гордости и собственного достоинства замечание о трансценденталисте Новой Англии, которое прозвучало из уст самого опасного человека в Америке.

Как хорошо, когда в доме есть мужчина!

Было время новостей, и она включила телевизор. Шли новости “Эн-би-си”. Том Брокау выглядел сегодня серьезным и взволнованным. Он уже в который раз рассказывал трагическую историю о Бобе, герое морской пехоты, который был сыном тоже героя морской пехоты, о том, что он, к сожалению, настолько замкнулся в себе, что пошел по неверному пути, приведшему его к смерти. Однако умер он с таким донкихотским рыцарством, что в душе каждого наверняка найдется место для восхищения его поступком. Вся история была преподнесена в свете большой любви Боба к своей собаке. Это принесло ему такую небывалую известность, что если бы он был сейчас жив и его действительно разыскивали, то скорее не как преступника, а как национального героя.

– Так получилось, – продолжал Брокау, и в его голосе теперь появились пошловато-ироничные нотки, свойственные дикторам телевидения, – что этот жестокий человек, убивший, как считают, сальвадорского архиепископа, сам умер ради того, чтобы выполнить последний долг по отношению к своему безвинному животному.

Теперь на экране замелькали уже другие лица. Клуб любителей собак написал петицию и собрал подписи, с тем чтобы убедить власти похоронить собаку именно там, где хотел ее похоронить Боб. Потом было интервью с одним сальвадорским генералом, который выразил удовольствие по поводу того, что убийца архиепископа заплатил сполна за свое преступление; однако он был весьма огорчен и недоумевал, почему этому человеку уделяется столько внимания, которое возводит его почти в один ранг со святыми. И это всего лишь за его любовь и доброту к собственной собаке, которую этот убийца-профессионал сам же и убил. Генералу задали вопрос о батальоне “Пантеры”, и он ответил, что они добились больших успехов в расследовании этого дела.

Сразу после этого “Эн-би-си” переключилась на Блу-Ай; здесь показали интервью с адвокатом Сэмом Винсентом, который вполне резонно спросил, на каком основании ФБР и полиция штата Арканзас убили Боба, ведь никто перед этим не доказал официально в суде, что Боб действительно виновен во всех вменяемых ему в вину преступлениях. Но репортера это не интересовало, и он все время старался вернуться в своих вопросах к собаке и к тому, как сильно ее любил Боб.

– Ну хорошо, – в заключение сказал Сэм, – я допускаю, что Боб мог это сделать. Но Суэггер был очень практичный человек, поэтому я совершенно не понимаю, зачем он это сделал. – Старый адвокат, прищурившись, посмотрел в камеру. – Он был не дурак, и такая глупость не в его характере, вот чего вы никак не хотите понять. – Он сплюнул прямо на землю и пошел прочь.

Джули тоже сбивало с толку то, что Боб мог так поступить со своей собакой, и она думала над этим весь вечер, пытаясь найти в его поступке хоть какой-то смысл. Джули проворочалась всю ночь и так и не смогла заснуть, беспрерывно прокручивая в памяти воспоминания прежних дней.

– Боб? Боб Ли? – позвала она в темноте. Ответа не последовало. Она слышала тиканье часов, какой-то тихий, непонятный шум в комнате, звуки проезжающих по дороге автомобилей и где-то далеко-далеко в пустыне протяжный вой койота. Но больше ничего. Или все-таки что-то было? Она определенно чувствовала чье-то невидимое присутствие, ей чудилось, что за ней кто-то наблюдает. Она вздрогнула и достала из-под кровати смит-вессон 32-го калибра, но этой ночью ничего не произошло.

Напившись до чертиков и ничего абсолютно не видя, Ник просидел у телевизора весь вечер. Ближе к одиннадцати, уже слегка протрезвев, он поплелся к кровати. Этой ночью ему приснился сон. В нем все смешалось: и Боб Ли Суэггер, и Майра, и этот сумасшедший спуск по склону горы, когда зеленые щупальца хлестали по лобовому стеклу, пока оно не разбилось. Затем перед его глазами мелькнул угол двери, и он со всей силы ударился об него головой. “Майра! – закричал он во сне. – Майра, я не хотел этого!” Потом он вылез из кабины, достал свой миниатюрный 38-й калибр и тут увидел, что Боб Ли Суэггер и Майра – почему-то босиком – танцуют на зеленой траве. Она была веселой и радостной, на лице ее было написано удовольствие. “Прекратите, или я стреляю!” – закричал Ник, крепко сжимая в руке пистолет. Потом он нажал на курок. Он выстрелил во сне так же реально, как и в жизни; Майра резко откинулась назад, и на спине у нее стало расплываться алое пятно крови. Падая, она закричала: “Ник, ты попал мне в спину, ты попал мне в спину!” Здесь же оказался и Хауди Дьюти, который начал рассказывать всем им, какую ужасную вещь совершил Ник и что теперь его карьере конец. А Боб, медленно танцуя, уплывал вдаль в языках пламени.

Ник, проснувшись, сел на кровати. Он весь был покрыт потом. В ушах стоял чей-то дикий крик. Это был его крик. Заснуть после этого он долго не мог, хотя легкая дремота, сменяющаяся недолгими пробуждениями, продолжалась до самого восхода солнца. Проснулся он в восемь тридцать утра, чувствуя себя полностью разбитым и измочаленным. Голова раскалывалась. Надо было побриться. Начиналась жизнь вне ФБР. Впереди был еще один бесцельный день. У него не было никакого желания что-нибудь делать, но он решил не отступать от привычек и принял душ, потом выпил чашечку кофе, а затем надел белоснежную рубашку и легкий летний костюм – все так же, как и в обычный день, когда надо было идти на работу в Управление.

“Схожу в офис”, – решил он. Надо было разобрать стол с бумагами и заодно попрощаться кое с кем. Это было единственное место, где он чувствовал себя по-настоящему счастливым, и, хотя сейчас он понимал, что сегодня счастье это будет фальшивым, все равно не мог себе в нем отказать. “Ладно, схожу, ничего со мной не станет, – подумал он. – Все равно придется рано или поздно туда идти. Может быть, сегодня даже лучше”.

Ник приехал в центр города, припарковал машину на той же стоянке, где и всегда, вошел в здание и поднялся по тому же самому эскалатору. Господи, все так до боли знакомо! Он никак не мог поверить, что больше никогда не придет сюда снова. Он пересек фойе, толкнул дверь с надписью “ТОЛЬКО ДЛЯ ГОСУДАРСТВЕННЫХ СЛУЖАЩИХ” и прошел дальше по коридору. Как обычно, все уже были чем-то заняты. Клерки работали с файлами или компьютерными терминалами, секретарши печатали, а специальные агенты деловито суетились. Ник знал ритм жизни этого заведения в мельчайших подробностях. Он точно знал, какой запах стоял в комнатах и кто из работающих в баре готовит кофе лучше всех. Он знал, когда шеф бывает на своем рабочем месте, а когда его нет и сколько времени ему требуется для ленча; как кто ведет себя, когда шеф в офисе, и как – когда его нет; кто на этой неделе давал показания в суде, а кто – нет. Он знал, как отсюда быстрее всего выйти; где хранятся карабины и винтовки М-16 для группы СВИТ, кто назначен командиром группы СВИТ в команде быстрого реагирования на этой неделе (это была сменная обязанность); он знал, кто был в Управлении новичком, кого скоро должны были повысить или перевести на другую работу, кто старался хоть что-то сделать, а кто – нет (хотя между теми и другими было, сказать по правде, мало разницы).