Вольные кони - Александр Семенов

– Какие уколы? Почему ты раньше молчал? – встревоженно смотрит на него папа Митя. Заметил, как скукожилось от однажды пережитой боли лицо Славки.

– Не знаю какие. Ими буйных успокаивают. Честное слово, я не виноват, что мне их ставили. Пацаны натворят делов, а покажут на меня. Воспитательница долго не разбирается, сразу тащит меня в медпункт. А после укола уже ничего не помнишь. Они память отшибают. После долго вспоминаешь кто ты, где ты. Но ничего, я вот попью еще молочка и окрепну. Правда же, – с надеждой смотрит он на папу Митю.

– Господи, да что же они с тобой сделали! Славка, бедный ты мой пацан, за что тебе такая сволочная жизнь выпала! – срывается голос папы Мити, а в его глазах блестит слеза.

Он крепко прижимает к груди голову Славки. Сквозь тонкую ткань рубахи тот чувствует, как колотится его горячее сердце. Будто плотина рухнула разом, освободилась нежность к родному человеку и Славка шепчет заветное:

– Папка, я тебя люблю, папка…

«Папка», – повторяет он про себя и знает, что отныне будет называть его только так. Сепаратор жужжит вхолостую. Горючие слезы закипают у обоих на глазах. Отец гладит его по спине, будто успокаивает, выводит из него всю боль, накопленную за его недолгую трудную жизнь. Да если болит внутри, снаружи не загладишь.

Прошло еще несколько дней, и приехала мама Люда. Еще молчаливее и строже, чем была. Будто кто-то уже успел, доложил ей, чем они тут, без нее, занимались. И даже подарков не привезла, как обычно. Славка радостно навстречу ей выбежал, встречать, а она поджала губы и мимо прошла. Ни словечка, ни полсловечка, заперлась в спальне. Папа, вернувшись с работы, тут же к ней ушел. Для разбора поведения – понял Славка. Ничего не поделаешь, так уж жизнь устроена – за свои поступки надо отвечать. Славка посочувствовал ему и спать отправился – день закончился. А оказалось, это Славкино счастье закатывалось.

Таяло счастье, растворялось бесследно, как облачко теплого дыхания, поднимаясь к студеным небесам. Может быть, не его черед был на белый свет появиться, если оно лишь поблазнилось. Да кому это ведано. Некого в том винить было: ни себя, ни непутевых родителей, ни папу и маму Люду, зачем-то его подобравших, ни остальных, чужих ему, людей. Разве что всех разом – но это было выше его душевных сил.

И был ему подарен еще один день, пополам поделенный снегопадом. Густая снежная лавина обрушилась на деревню поутру, но к обеду сквозь облака пробилось сирое солнце. Славка, едва снег утихомирился, подхватил санки и убежал на гору. Пологий, удобный для катания склон тянулся от самых прясел огородов. Он долго карабкался вверх, оскальзываясь на нетронутом белом полотне. А когда поднялся и дух перевел, повернулся лицом к раскинувшейся внизу деревне, глянуть – не спешит ли кто из приятелей ему компанию составить, – так и замер в изумлении. Огромный светозарный столб стоял в небе. Посередке его просверкивало солнце, отбрасывало по обе стороны ослепительно сияющие хвосты. Огромный лучистый крест золотился над землей и будто знак подавал.

Славка вдоволь налюбовался им. Всласть накатался на санках. Замерз, проголодался и побежал домой самым коротким путем: через речку, огородами. Прихлопнул калитку, и вот он, родной двор. На крыльце отряхнул голиком валенки от снега, обхлопал штаны и, одурманенный морозом, вошел в дом.

Здесь-то его беда и дожидалась. Вместе с папой и мамой Людой за столом на кухне сидели милиционер и незнакомая строгая тетя. Ничего и говорить не надо было, он только глянул на их лица и все понял сразу. За ним! Ноги у Славки подломились, ледяной ужас вполз в грудь, и он опустился на пол. «Только бы не вернули обратно в детдом, только бы не вернули», – шептал он беззвучно, хватая ртом воздух и захлебываясь им. Он отказывался в это поверить – так не бывает! – и не мог не верить. Задыхаясь, Славка подполз к ногам мамы Люды, обхватил их обеими руками.

– Мамочка родненькая, милая, хорошая, не отдавай меня! Я стану хорошим, я все, все буду делать, что ни скажешь! – прорезался у него голос, а до того сипел только, и вместе с ним, показалось, начала оживать надежда.

Он крепко стискивал ее ноги, но они нетерпеливо пошевелились, стряхнули объятия. И тогда Славка пополз к папе. Только он мог спасти его от детдома.

– Папочка любимый, не отдавай меня туда, ты же все можешь, скажи маме, что я там умру. Папочка, я так люблю тебя! – цеплялся он за его колени, но сил не было, и Славка сползал на пол. А когда поднялся, увидел, что отец плачет пьяными слезами. И вновь осел, затрясся в рыданиях – все потеряно, какой же он спаситель, такой пьяный?

Отпрянув от чужих ног, волчонком уполз в угол, забился под вешалку. Сидел там, путаясь в одеждах, раскачивался. Сквозь мутную пелену, застлавшую глаза, видел, как скользят бесплотными тенями какие-то люди из комнаты в комнату. Провел рукой по мокрым щекам, отметил равнодушно – слезы появились. В помраченном мозгу одна мысль билась: назад в детдом, назад в детдом! И была она невыносима.

Чьи-то руки подняли его с пола, взялись переодевать, переобувать, нахлобучили шапку. Вялый, безвольный, как после укола, он подчинялся им, будто во сне. Но знал, что уже не проснется. И едва руки перестали его вертеть, вновь опустился на колени.

– Вставай, Окоемов, поехали! – наклонился над ним милиционер с большим узлом в руке.

Славка видит выпуклую блестящую пуговицу с гербом на серой шинели и хочет сказать: «Я не Окоемов, я – Карташов», но губы не разжимаются. Слезы текут из глаз. Сквозь них он еще пытается рассмотреть бывших родителей, запомнить. Но слезы заливают его память. Тетя обеими руками толкает дверь, посторонившись, пропускает вперед Славку с милиционером и, не прощаясь, выходит следом.

Славка медленно, в последний раз, идет по веранде, выходит на крыльцо. В распахнутую калитку виден желтый бок милицейской машины, с оказией и на его беду приехавшей в эту деревню. Мельком замечает знакомых ребятишек, облепивших забор.

Сумрачно и тихо во дворе. На голые тонкие ветки яблоньки трусит перекаленный морозом снег. Милиционер и тетя, подхватив его с обеих сторон под руки, сводят с крыльца. Распятый между ними, едва передвигая ноги, Славка покорно бредет к настежь распахнутой калитке. Слезы замерзают на щеках, но их тут же подтапливают новые. Слезы будто копились-копились в нем все эти годы, чтобы вытечь разом. Одним днем.

«Боженька, зачем ты меня покинул? Прости меня, Боженька, за то, что я забыл тебя», – шепчет Славка в отчаянье, понимая, что поздно спохватился – никому он не нужен.

Машина срывается с места, торопится увезти его от ставшего было родным дома. В зарешеченное оконце Славка видит, как быстро отдаляется забор, с которого ему машут ребятишки. Издали он плохо различает их лица. Стороной тянется широкий, покрытый белыми застывшими волнами луг. По нему, наперерез машине, из последних сил спешит старушка. Вязнет в глубоком снегу, взмахивает палочкой и никак не может выбраться. Не может поспеть. Славка и с ней прощается взглядом.

Горючие слезы текут по холодному лицу. Кто их заметит, кто им поверит? Детские слезы – легкие слезы…