Соратники Иегу - Александр Дюма

Простившись с Морганом, Ролан поспешил к своему генералу.

Бонапарт в раздумье стоял у камина.

Услышав шаги Ролана, он поднял голову.

— О чем же вы с ним говорили? — спросил он без всяких предисловий, зная, что Ролан поймет его мысль.

— Мы обменялись любезностями, — сказал Ролан, — и расстались добрыми друзьями.

— Какое он произвел на тебя впечатление?

— В полном смысле слова воспитанного человека.

— По-твоему, сколько ему лет?

— Он никак не старше меня.

— В самом деле, голос у него совсем молодой. Слушай, Ролан, я не знаю, что и думать. Может, и в самом деле существует молодое поколение роялистов?

Ролан пожал плечами.

— Э, генерал, по-моему, это лишь остатки старого.

— Ну что ж, Ролан, надо создать новое поколение, которое было бы предано моему сыну… если только у меня будет сын.

Ролан сделал жест, означавший: «Я ничего не имею против». Бонапарт уловил смысл этого жеста.

— Еще недостаточно, что ты ничего не имеешь против, — ты должен этому содействовать.

По телу Ролана пробежала дрожь.

— Как же я могу этому содействовать, генерал? — спросил он.

— Ты должен жениться. Ролан расхохотался.

— Это с моей-то аневризмой? Бонапарт посмотрел на него.

— Милый друг, — сказал он, — мне думается, твоя аневризма только предлог для того, чтобы остаться холостяком.

— Вы так считаете?

— Да. Я придерживаюсь строгой морали и хочу, чтобы люди женились.

— Ну, а я человек безнравственный, — возразил Ролан, — то и дело меняю любовниц и вызываю всеобщее негодование.

— Август, — продолжал Бонапарт, — издал законы против холостяков: они лишались прав римского гражданства.

— Август…

— Что?

— Я подожду, пока вы станете Августом, — сейчас вы только Цезарь.

Бонапарт подошел к адъютанту и положил руку ему на плечо.

— Есть громкие фамилии, которые мне дороги, в том числе род Монтревелей, и я не хочу, чтобы он угас.

— Но если я такой чудак, ветрогон, сумасброд, что отказываюсь продолжать свой род, то у меня есть брат.

— Как! У тебя есть брат?

— Ну да. Почему бы мне не иметь брата?

— Сколько ему лет?

— Одиннадцать-двенадцать.

— Почему же ты никогда мне о нем не говорил?

— Я полагал, что вас не заинтересует такой мальчишка.

— Ты ошибаешься, Ролан, — меня интересует все, что касается моих друзей. Тебе следовало попросить меня кое о чем для брата.

— О чем же, генерал?

— Устроить его в какой-нибудь парижский коллеж.

— О! Вас и так со всех сторон осаждают просьбами, и я не хотел вам докучать.

— Слышишь, он должен приехать и поступить в парижский коллеж. Когда он подрастет, я переведу его в Военное училище или в какое-нибудь другое учебное заведение, которое я учрежу к тому времени.

— Честное слово, генерал, — ответил Ролан, — можно подумать, что я угадал ваши намерения, — брат уже в дороге или вот-вот отправится в путь.

— Как так?

— Три дня назад я написал матушке, чтобы она привезла мальчика в Париж, я выбрал бы сам для него коллеж, ни слова вам не говоря, а через несколько лет попросил бы вас о нем… если только аневризма уже не спровадила бы меня на тот свет. Но на этот случай…

— Что на этот случай?

— Я написал завещание, поручая вам мать, ее сына и дочь, все семейство.

— Дочь?

— Ну да, мою сестру.

— Значит, у тебя есть еще и сестра?

— Так точно.

— А сколько ей лет?

— Семнадцать.

— Хорошенькая?

— Прелестная.

— Ну, я берусь ее устроить. Ролан рассмеялся.

— Что с тобой? — спросил первый консул.

— Я прикажу, генерал, вывесить над главным входом в Люксембургский дворец дощечку.

— И что на ней будет написано?

— «Брачная контора».

— Послушай! Если ты отказываешься жениться, это не значит, что твоя сестра должна остаться в девушках. Я терпеть не могу как старых холостяков, так и старых дев!

— Я не говорю, генерал, что сестра останется старой девой. Достаточно того, что один из Монтревелей заслужил ваше неудовольствие!

— Ну, так что же ты хочешь мне сказать?

— А вот что: поскольку дело касается моей сестры, надо спросить ее согласия.

— О-о! Уж не влюбилась ли она в кого-нибудь у вас в провинции?

— Я вполне это допускаю. Когда я уезжал из дому, бедняжка Амели была свеженькой и веселой, а возвратившись, я застал ее бледной и печальной. Но я все у нее выпытаю и, с вашего разрешения, доложу вам.

— Да, по возвращении из Вандеи.

— А! Так я еду в Вандею?

— Ты питаешь к ней отвращение? Как к женитьбе?

— Нисколько.

— В таком случае ты отправляешься в Вандею.

— Когда же?

— О! Это не к спеху, и если ты выедешь завтра утром…

— Великолепно! Могу и раньше. Что же вы мне поручаете?

— Нечто очень важное, Ролан.

— Черт побери! Надеюсь, это не дипломатическая миссия?

— Вот именно, дипломатическая, но для этого мне нужен отнюдь не дипломат.

— О! Тогда я как раз вам подхожу, генерал. Но вы понимаете, поскольку я не дипломат, я нуждаюсь в самых точных указаниях.

— Я тебе их и дам. Видишь эту карту?

И он указал на большую карту Пьемонта, разостланную на полу и освещенную лампой, подвешенной к потолку.

— Вижу, — отвечал Ролан, привыкший следовать за причудливым полетом гениальной фантазии Бонапарта. — Но ведь это карта Пьемонта.

— Да, это карта Пьемонта.

— Так, значит, речь идет об Италии!

— Речь всегда идет об Италии!

— А я думал, речь пойдет о Вандее!

— Она на втором плане.

— А что, если вы, генерал, отошлете меня в Вандею, а сами возьмете да и направитесь в Италию?

— Нет, будь спокоен.

— Очень рад! Но знайте: если вы так поступите, я бросаю все и устремляюсь вслед за вами!