Соратники Иегу - Александр Дюма

— Я тебе разрешаю… Однако вернемся к Меласу.

— Простите, генерал, но вы только в первый раз о нем упомянули.

— Да, но я давно о нем думаю. Знаешь, где я разобью Меласа?

— Еще бы, черт возьми!

— Где же?

— Да там, где вы его встретите. Бонапарт рассмеялся.

— Дурачок! — сказал он с какой-то нежной фамильярностью.

Бонапарт лег животом на карту.

— Подойди сюда, — обратился он к адъютанту. Ролан растянулся рядом с ним.

— Смотри, — продолжал Бонапарт. — Вот где я его разбиваю!

— Под Алессандрией?

— В двух или трех льё. В Алессандрии у него склады, лазареты, артиллерия, резервы: он никуда оттуда не подастся. Я должен нанести ему сокрушительный удар, иначе я не добьюсь мира! Я перехожу через Альпы, — он указал на Большой Сен-Бернар, — внезапно обрушиваюсь на ничего не подозревающего Меласа и разбиваю его наголову!

— О! В этом-то я не сомневаюсь.

— Но, понимаешь, Ролан, я не могу спокойно отправиться в поход, пока страну разъедает эта язва, пока у меня за спиной Вандея!

— Ах, вот в чем дело: долой Вандею! И вы посылаете меня в Вандею, чтобы я ее уничтожил!

— Этот молодой человек рассказал мне про Вандею много важного. Вандейцы — храбрые солдаты, и командует ими человек с головой — этот самый Жорж Кадудаль. Я предложил бы ему полк, но он, конечно, откажется.

— Он чертовски зазнался!

— Но он кое о чем не подозревает.

— Кто? Кадудаль?

— Он самый. Дело в том, что аббат Бернье сделал мне важные предложения.

— Аббат Бернье?

— Да.

— Что это за аббат Бернье?

— Сын анжуйского крестьянина; сейчас ему тридцать два или тридцать три года. Он был кюре в церкви Сен-Ло в Анже. Во время восстания он нарушил присягу и переметнулся к вандейцам. Два-три раза Вандею усмиряли. Раз или два считали ее умершей. Не тут-то было: Вандею усмирили, но аббат Бернье не подписал мира, Вандея умерла, но аббат Бернье был жив. Однажды Вандея проявила к нему неблагодарность: он хотел, чтобы его назначили генеральным уполномоченным всех роялистских войск, сражающихся внутри страны. Но под давлением Стофле на этот пост был назначен граф Кольбер де Молеврье, его бывший сеньор. В два часа ночи совет был распущен, аббат Бернье исчез. Что он предпринял в эту ночь, ведомо только Господу Богу и ему самому; но в четыре часа утра отряд республиканцев окружил ферму, где ночевал Стофле, безоружный и без всякой охраны. В половине пятого Стофле был схвачен и через неделю казнен в Анже… На следующий день д'Отишан встал во главе войск и, не повторяя ошибки своего предшественника, сразу же назначил аббата Бернье генеральным уполномоченным… Понимаешь, в чем дело?

— Еще бы не понять!

— Так вот, аббат Бернье, генеральный представитель воюющих держав, наделенный полномочиями от графа д'Артуа, сделал мне важные предложения.

— Как! Он соизволил сделать предложения вам, первому консулу?.. А знаете, аббат Бернье хорошо поступил! Что ж, вы принимаете предложение аббата Бернье?

— Да, Ролан. Пусть Вандея заключит со мной мир, и я открою ее церкви и верну ей ее священников!

— А что, если они запоют: «Domine, salvum fac regem!»?[18]

— Это все же лучше, чем совсем ничего не петь. Бог всемогущ, и от него все зависит. Я тебе объяснил, в чем Заключается твоя миссия. Подходит ли она тебе?

— Я в восторге от нее!

— Вот тебе письмо к генералу Эдувилю. Как главнокомандующий Западной армией он будет вести переговоры с аббатом Бернье, и ты будешь присутствовать на всех совещаниях. Он будет всего лишь моими устами, а ты — моей мыслью. Отправляйся немедленно: чем раньше ты вернешься, тем скорей будет разбит Мелас.

— Генерал, разрешите мне только написать матушке.

— Где она остановится?

— В Посольской гостинице.

— Когда она должна приехать?

— Сейчас ночь двадцать второго января. Она прибудет двадцать третьего вечером или утром двадцать четвертого.

— И она остановится в Посольской гостинице?

— Да, генерал.

— Я все устрою.

— То есть как вы все устроите?

— Твоя матушка, конечно, не может оставаться в гостинице!

— Где же она будет проживать?

— У одного друга.

— Но она никого не знает в Париже.

— Прошу прощения, господин Ролан: она знает гражданина Бонапарта, первого консула, и его супругу, гражданку Жозефину.

— Неужели вы хотите, генерал, поместить мою матушку в Люксембургском дворце? Имейте в виду, что она будет там плохо себя чувствовать.

— Нет, я ее устрою на улице Победы.

— О! Генерал!

— Хорошо, хорошо! Значит, решено. Поезжай и возвращайся как можно скорее!

Ролан взял руку первого консула и хотел было ее поцеловать, но Бонапарт привлек его к себе.

— Обними меня, милый Ролан, — сказал он. — Счастливого пути!

Спустя два часа Ролан уже мчался в почтовой карете по дороге в Орлеан. Через день, в девять часов утра, после тридцати трех часового пути, он прибыл в Нант.

Почти в тот же час, когда Ролан приехал в Нант, тяжело нагруженный дилижанс остановился возле постоялого двора «Золотой крест» на главной улице городка Шатийон-сюр-Сен.

В те времена дилижансы состояли всего из двух частей — закрытого купе спереди и общего отделения. Ротонда была добавлена позднее как новейшее изобретение.

Лишь только дилижанс остановился, кучер соскочил на землю и распахнул дверцы, открыв пассажирам выход с обеих сторон.

Пассажиров было всего семь человек.

В общем отделении — трое мужчин, две женщины и грудной младенец.

В переднем купе — мать с сыном.

Мужчины были: врач из Труа, часовщик из Женевы и архитектор из Бурка. Одна из женщин была горничная, направлявшаяся в Париж к своей хозяйке, другая — кормилица с грудным ребенком на руках: она везла малыша к его родителям.

В переднем купе ехала мать, женщина лет сорока, сохранившая следы былой красоты, и ее сын, мальчик лет одиннадцати-двенадцати.

Третье место в купе занимал кондуктор.

Завтрак, как обычно, был приготовлен в большом зале гостиницы; это тот самый дорожный завтрак, который путешественники никогда не успевают доесть, потому что кондуктор — вероятно, по сговору с трактирщиком — немилосердно торопит их.