Мемуары госпожи Ремюза - Клара Ремюза

Я не могу также объяснить нейтралитет, который сохранял прусский король; этот нейтралитет был для нас так выгоден, а для него так пагубен, что только отсрочил на год его неизбежную отмену. Мне кажется, Европа ошиблась: надо было лучше понять императора и искренне согласиться всегда уступать ему или тогда уже объединиться, чтобы уничтожить его в самом начале.

Но возвратимся к рассказу, от которого я отклонилась, чтобы говорить о вещах, превышающих мои силы.

Последние дни перед отъездом я провела в Сен-Клу. Император работал без перерыва; когда он бывал утомлен, то ложился днем на несколько часов и вставал среди ночи. В нем ощущалось какое-то спокойствие и даже больше благожелательности, чем в другое время. Принимал он по обыкновению, присутствовал на некоторых спектаклях и, вспомнив в Страсбурге комика Флери, послал ему награду за то, что за два дня до его отъезда тот сыграл в его присутствии «Лжеца» Корнеля.

Что касается императрицы, то основной линией ее поведения было полное доверие, которое жена Бонапарта должна была обыкновенно демонстрировать. Довольная тем, что сопровождает его и может, таким образом, избегнуть парижских толков, которые ее пугали, надзора братьев своего мужа и скуки дворца в Сен-Клу, радуясь новому зрелищу, она смотрела на кампанию как на путешествие и сохраняла спокойствие, которое было не результатом равнодушия, а, в сущности, лестной для Бонапарта уверенностью в том, что судьба ему не изменит. Заболевший Луи Бонапарт должен был оставаться в Париже и получил приказание, так же, как и его жена, устраивать приемы. Жозеф председательствовал в административных департаментах Сената. Живя в Люксембурге, он также должен был содержать двор.

Госпожа Мюрат удалилась в Нельи, где занималась украшением прелестного жилища. Мюрат сопровождал императора в армию. Талейран должен был оставаться в Страсбурге до нового приказания. Маре сопровождал императора: он был главным редактором бюллетеней.

Двадцать четвертого сентября император выехал и, не останавливаясь, прибыл в Страсбург. Я печально вернулась в Париж к своим детям, матери и сестре, обеспокоенной разлукой с Нансути, который командовал кавалерийской дивизией.

Недостаток в деньгах почти тотчас же дал себя знать; несколько позднее банковские платежи были отсрочены, серебро подорожало, внешняя торговля не удовлетворяла наших нужд, война ее совершенно приостановила и подняла цены на все, что привозилось к нам из-за границы. В этом, как говорили, была причина внезапных затруднений, которые нам пришлось испытывать.

К общей печали присоединялось еще беспокойство со стороны частных лиц. Многие знатные семьи хотели для своих детей военной карьеры и теперь дрожали за их судьбу. Как должны были ожидать родители бюллетеней, из которых могли узнать о потере самого дорого в мире! Какую муку создал Бонапарт матерям и женам на многие годы! Иногда он удивлялся, что под конец стал внушать ненависть; но могли ли простить ему столь долгое, мучительное беспокойство, так много пролитых слез, бессонных ночей и полных ужаса дней? Если бы он относился к людям внимательнее, то увидел бы, как сильно оскорбил самые естественные их чувства.

Перед отъездом, чтобы дать выход дворянству, он решил создать так называемую Почетную гвардию. Командование ею он поручил своему обер-церемониймейстеру. Доставляло удовольствие видеть старание, с которым Сегюр формировал этот корпус, усердие, с которым стремились некоторые лица войти в его состав, и тревогу, которую испытывали некоторые камергеры, воображавшие, что император одобрит перемену их красной одежды на военный мундир. Я никогда не забуду удивления и почти ужаса, внушенного мне Люсеем, префектом дворца, мягким и робким созданием, спросившим меня, не собирается ли Ремюза, отец семейства, бывший чиновник, человек старше сорока лет, посвятить себя вдруг военной карьере, которая открывалась для всех. Мы начинали привыкать к самым странным вещам, и я, несмотря на благоразумие, стала беспокоиться, а потому написала своему мужу, который ответил мне, что, к счастью, ни малейший воинственный пыл не овладел им и он надеется, что император еще признаёт и другие заслуги, кроме военных.

В это время император вернул нам, до известной степени, свое расположение. Уезжая из Страсбурга, он поручил моему мужу надзор за двором и домом императрицы. Это значило предоставить ему вести довольно спокойную жизнь, в которой не было других неудобств, кроме некоторой скуки. Но Талейран, живший в то время в Страсбурге, внес интерес в жизнь Ремюза. В это время началось их настоящее сближение, они часто виделись. Ремюза, от природы простой, скромный, сдержанный, очень выигрывал вблизи. Талейран разгадал тонкость его ума, правдивость суждений, прямоту взглядов и стал доверять ему, отдавая справедливость его искренности; с этой минуты министр так привязался к нему, что никакие превратности не смогли изменить этого в дальнейшем.

Между тем император быстро покинул Страсбург. Кампания началась 1 октября, и вся армия, как бы по волшебству перенесенная из Булони, перешла наши границы. Баварский курфюрст Максимилиан, отказавшийся пропустить войска по требованию австрийского императора, был окружен со всех сторон, но Бонапарт не замедлил примчаться к нему на помощь.

Вскоре появился первый бюллетень Великой армии, который объявлял об успехе при Донаувёрте и передавал нам прокламации императора и вице-короля Италии. Массена должен был помочь вице-королю и проникнуть в Тироль с соединенной (французской и итальянской) армией. К словам, которые предназначены были воспламенять наших солдат, прибавляли и печатали язвительные насмешки над врагом. Была напечатана речь, обращенная к жителям Австрии, с просьбой о доставке корпии, ее сопроводили следующим замечанием: «Мы надеемся, что австрийский император не нуждается в корпии, так как он благополучно возвратился в Вену». Оскорбления касались также министров и некоторых знатных австрийских вельмож, между прочим – графа Коллоредо, которого обвиняли в том, что им руководит жена, совершенно преданная английской политике. Эти мелочи были перемешаны в бюллетенях со словами действительно возвышенными, представлявшими скорее римское, чем французское красноречие, но производившими сильное впечатление.

Деятельность Бонапарта в этой кампании была изумительна. С самого начала он понял преимущества, которые дадут ему первые ошибки австрийцев, и предвидел свой успех. В середине октября он писал жене: «Успокойся, я обещаю тебе, что эта кампания будет самая короткая и самая блестящая». В Вертингене против неприятеля успешно действовала наша кавалерия, и здесь отличился Нансути. Другое блестящее дело произошло при Гюнцбурге, и вскоре австрийцы отступали уже повсюду.

Армия все более и более воодушевлялась и, по-видимому, не обращала внимания на надвигающуюся суровую зиму. Готовясь дать сражение, император говорил речь на мосту через реку Лех, под снегом, падавшим обильными хлопьями. «Но, – говорилось в бюллетене, – его слова были пламенны, и солдаты забывали о своих лишениях». Бюллетень заканчивался следующими пророческими словами: «Судьба кампании решена».

Взятие Ульма и капитуляция его громадного гарнизона окончательно повергли Германию в изумление и ужас и заставили смолкнуть злостную клевету, которую полиция едва могла сдерживать в Париже. Трудно помешать французам встать на сторону победителей, покрывающих себя славой, и мы начали интересоваться славой наших войск. Но недостаток в деньгах по-прежнему тяжело давал себя чувствовать: торговля страдала, на спектаклях было пусто, всеобщая нужда усиливалась, и всех поддерживала одна надежда, что за такой блестящей кампанией последует скорый мир.