Расплата - Геннадий Семенихин

— Скажите, герр Якушев, — обратился он, — а если бы у вас не было астмы и мы бы встретились на поле боя, вы бы в меня стреляли?

— Безусловно, герр генерал.

— И даже могли бы меня убить?

— Вероятно, если бы это произошло до нашей встречи.

— А если бы после нее?

— Тогда едва ли бы.

— Почему?

Александр Сергеевич поднял голову, в упор посмотрел на него блеклыми водянистыми глазами. «Странный немец, — растерянно подумал он. — Послала же мне судьба такого».

— Вероятно, потому, что вы мне понравились, — сказал он вслух.

— Спасибо за комплимент, — усмехнулся немец, но тотчас же посерьезнел: — Скажите, если мы с вами ведем разговор на полных оборотах откровенности, а что вы думаете о финале этой большой войны? Не опасайтесь, что в моем кабинете действуют вмонтированные в стол или стену звукозаписывающие аппараты. Здесь они включаются только по моему приказанию.

Александр Сергеевич глубоко вздохнул. На усталом, сером от недоедания и болезни его лице промелькнуло усилие, будто он хотел что-то вспомнить и не мог.

— Есть такой древний афоризм, — вымолвил он наконец. — «Перейдя реку, разрушится большое царство». Так один знаменитый древнегреческий оракул изрек.

— Царство большевиков? — быстро подхватил Флеминг.

— Царство фашистов, — покачал головой старый Якушев, и наступило тягостное молчание.

Флеминг загадочно усмехнулся, а собеседник, опасаясь быть непонятым, поспешно стал объяснять:

— Послушайте, генерал… Вот мы, два индивида, предположим, хорошие соседи и, как это говорится, дружим семьями. И вдруг я совершил бы по отношению к вам неблаговидный поступок. Ну, скажем, подкрался бы сзади и, ни слова не говоря, вонзил бы вам нож между лопаток. Могла бы ваша семья любить меня и уважать после этого?

— Нет, разумеется, — усмехнулся холодно немец. — Однако и ваша собственная семья не пришла бы в восторг после этого.

— Согласен, — подтвердил Якушев. — Подобное и в отношениях между нашими народами произошло. Если бы ваш Гитлер их не перессорил своим вероломным нападением, мы бы могли дружить века.

— Однако зачем же все сваливать на Гитлера? — прищурился Флеминг. — Ведь вы же, большевики, отрицаете роль личности в истории?

Якушев неодобрительно покачал головой:

— Неверно. Я плохой марксист, но обязан напомнить, что на определенных рубежах истории роль личности колоссальна. Порою от нее зависит все.

— Например?

— Например, идти или не идти войной на сопредельное государство. Обрекать собственный народ на неисчислимые бедствия или нет.

Лицо Флеминга сделалось холодным, глаза задернулись непроницаемой пленкой. Она упала на них словно занавес после последнего действия. И в следующем его вопросе снова прозвучала растерянность:

— А как вы относитесь к нашему Гитлеру? Можете говорить о нем что угодно, это вам ничем не грозит. Я не веду допроса, мы просто беседуем.

Якушев опустил придавленные болезнью плечи, сомкнул на коленях руки, будто полюбоваться решил вспухшими на них венами.

— Генерал! Вы хотите знать, кто такой ваш Гитлер?

— Допустим.

— Гитлер — это Чингисхан с мотором. Он решил, что со своими «юнкерсами», «мессершмиттами» и «тиграми» завоюет весь мир. Со времен Юлия Цезаря такие завоеватели появлялись на земном шаре не однажды, и большими тиражами, но судьба у них была одна и та же. Канули в вечность.

Флеминг положил на колени холеные руки с перламутровыми ногтями и повторил следом за гостем:

— Канули в вечность… Но подарив истории свои имена. Не так ли, Александр Сергеевич?

— Так, — повторил Якушев сухими губами. — Но ведь эти имена остались в истории символом насилия и бесчеловечности. Атилла, Калигула, Чингисхан. Список этот можно было бы продолжать до вечера. Немцам не станет легче оттого, что Гитлер в него неминуемо попадет.

— Гм-м… — покачал белокурой головой немец. — А как, по-вашему, Гитлер в этот список попадет?

— Но ведь это же не допрос, — усмехнулся Якушев.

— Не допрос, а всего-навсего вопрос, — поправил генерал и вдруг с неизбывной горечью подумал: «Какая меж нами разница. Я — молодой, здоровый, сильный, но обреченный на гибель, и он — чахлый, сломленный болезнью, но не сломленный духом».

Якушев пожал плечами.

— Хорошо, я скажу, — промолвил он после томительной паузы. — Однажды толстый бюргер встретил на своем пути вашего знаменитого земляка Вольфганга Гете и грубо закричал: «Я никогда не уступаю дорогу дуракам!» «Зато я это охотно делаю», — ответил Гете и посторонился.

— Не понимаю аналогии, — пожал плечами Флеминг, удивленно подняв брови.

— Как мне кажется, — кашлянул Александр Сергеевич, — ваш вождь Адольф Гитлер употребил однажды такое выражение в адрес истории, и ему показалось, что она посторонилась. Однако он так и остался далек от мысли, что, сделав это, история открыла ему дорогу лишь к собственной гибели.

Произнеся все это, Александр Сергеевич спохватился: не слишком ли оскорбительно прозвучала его речь. Он увидел, что Флеминг его слушает с непроницаемым лицом, сдавив руками голову.

— Вы предрекаете нам поражение, — вздохнул он невесело. — Но как же тогда это? — Генерал подошел к висевшей на стене карте, большая часть которой была заштрихована черной тушью, и обвел ее границы тонкой указкой. — Вся Белоруссия, Украина, осажденный Ленинград, черт побери… Сталинград, в конце концов, на очереди.

Александр Сергеевич неопределенно хмыкнул.

— Что, вы не согласны? — вскричал Флеминг.

— У нас, у русских, есть прекрасная поговорка, — усмехнулся Якушев. — «Не хвались идучи на рати, а хвались идучи с рати». Если память мне не изменяет, в чем я не сомневаюсь, то не столь давно вашим офицерам и генералам выдавались специальные пропуска для участия в параде на Красной площади. И было это либо в конце ноября сорок первого, либо в начале его. Не так ли?

— Да, так, — нервно взмахнул рукой Флеминг. — Мне, разумеется, очень горько от вас об этом слышать, но вы не обращайте внимание, говорите откровенно, я привык выслушивать правду, какой бы жесткой она ни была.

Он отошел от карты и с печальным вздохом положил на место указку. Внезапно резко и отрывисто зазвонил телефон. Флеминг снял трубку лишь после пятого или шестого звонка, недовольно поморщившись при этом. Его лицо неожиданно помрачнело, лоб набух складками, линия рта стала косой, и Александр Сергеевич подумал, что, видимо, таким бывает обладатель этого большого кабинета в ярости. Вероятно, он разговаривал с кем-то из служителей русской полиции, потому что обрушился на него на русском языке:

— Сколько лет этому вашему задержанному? Ну, а кроме того, что он наклеил на афишную тумбу листовку, что он сделал еще? Ну так что же городской голова? Неужели по такому поводу надо было непременно меня беспокоить. Дайте ему, как это говорится по-русски, леща и отпустите на все четыре стороны. А папе прочитайте нотацию. Великая армия фюрера с детьми не воюет. А вы докладываете мне об этом так, словно задержали их неуловимого вожака Михаила Черного.