Анна Петровна. Привенчанная цесаревна - Нина Молева

— Что истопники?

— Банку-то эту треклятую государь велел в спальню государыни поставить. Обок постели. Их, мужиков нетёсаных, и то оторопь взяла.

— Нешто может такое быть, Аньхен? Ни за что больше мимо матушкиной опочивальни и проходить не стану, с нами сила крестная!

— Не знаю. Ничего не знаю, Лизанька. Мимо опочивальни можешь не ходить, только государю и вида не подавай, что такой разговор до нас дошёл. Молчание всегда золотом было, а уж тут...

— Ваше высочество! Я никого не нашёл в вашей антикаморе и потому взял на себя смелость пройти дальше. О, я, кажется, помешал.

— Нисколько, герцог. Мы с Маврушкой и так собрались уходить. Вы можете спокойно и без помех толковать с вашей невестой.

— Благодарю вас, принцесса Элизабет. Вы всегда так снисходительны, что я просто не нахожу слов признательности.

— Да что уж, свои люди. Без пяти минут родственники. Пошли мы, сестрица.

— Ваше высочество, после всех разыгравшихся ужасов мне показалось несколько неуместным такое поспешение с нашим обручением. Хотя, с другой стороны, я счастлив, что этот миг наконец-то наступит. Ожидание слишком затянулось.

— Я не очень понимаю, о каких ужасах вы говорите, герцог. Вершить правосудие — одна из обязанностей монарха, и он осуществляет её, когда находит нужным. Это не может касаться обстоятельств царственной семьи.

— Но я намеревался задать вам совсем иной вопрос, ваше высочество. Изменившиеся обстоятельства, по всей вероятности, не могут не сказаться на последней воле вашего родителя.

— Но мой родитель и государь жив, и говорить о его последней воле неуместно.

— Напротив, для монарха это всегда уместно. Тем более что содержание завещания наверняка изменится.

— Я не знаю содержания уже существующего.

— Разве оно не предполагало передачу престола императрице Екатерине?

— Не знаю.

— Но чему же тогда могла служить её коронация?

— Мне не кажется разумным высказывать вслух свои догадки или какие бы то ни было соображения. Они наверняка окажутся далеки от истины.

— Но разве вы не можете прямо задать вопрос вашему родителю?

— Я не стану этого делать. Достаточно того, что государь обладает полной свободой решения.

— Вы имеете в виду «Правду воли монаршьей», подписанную в 1722 году. Но ведь для её осуществления не было необходимости короновать императрицу. Государь явно имел в виду что-то иное, каких-то иных наследников.

— Я понимаю вашу любознательность в этом вопросе, герцог, но, к сожалению, не сумею её удовлетворить.

— В момент подписания указа у его императорского величества было не так много кандидатур.

— Но почему же? Это и его внук — царевич Пётр Алексеевич. Ему тогда исполнилось семь лет. Был жив его собственный сын, Пётр Петрович младший — царевича не стало в октябре следующего года. Наконец, это мы с цесаревной Елизаветой, наша младшая сестра Наталья Петровна и внучка императора — царевна Наталья Алексеевна, уже вышедшая из младенческого возраста — ей исполнилось восемь лет.

— Боже, какая бесконечная литания женских имён! Ваше высочество, нам необходимо, совершенно необходимо узнать мысли императора. И по возможности — до обручения.

* * *

Цесаревна Анна Петровна, Маврушка

— Государыня цесаревна! О, Господи, страх какой! Анна Петровна!

— Чего расшумелась, Маврушка? И потом, перестань меня называть цесаревной. Сама знаешь, как матушка стала гневаться за этот титул. Мол, не мой он, так нечего и людей с толку сбивать. Герцогиня, и весь разговор.

— Да Бог с ней, с герцогиней! Цесаревной ты на веки вечные останешься. Российской — не то что Голштинской.

— Маврушка! Рассердить меня хочешь?

— Ну, не буду, не буду, коль такой твой приказ. Ты лучше, цесаревна, послушай, о чём во дворце-то толкуют.

— Опять!

— Да нет здесь никого. Одни мы, одни! Иначе нетто с новостью такой к тебе бы побежала.

— С какой?

— Уж не знаю, с какого конца начинать. Помнишь ли, Анна Петровна, как скончалась принцесса Шарлотта-София?

— Что тут помнить! Родила великого князя Петра Алексеевича — родильной горячкой и сгорела.

— Дней-то после родов сколько прошло?

— Недели полторы, помнится.

— То-то и оно — полторы! А какого дохтура ни спроси, каждый скажет: родильной горячке срок всего несколько дней.

— Откуда мне знать. Да и ты вроде у нас ещё не рожала, а уж от докторов сведений понабралась.

— Да не я, не я, государыня цесаревна. Слухом земля полнится. От мамок всяких и доведалась: больно долго принцесса в горячке горела. Антонов огонь[18] — он ведь спуску не даёт. Едва успел прикинуться, уже нет человека. А тут промедление такое...

— И что же?

— Да уж ты не погневайся, разреши мне тебе ещё один вопрос задать: ты-то сама была ли в те дни у принцессы?

— Окстись, Маврушка! Каким же манером мне тогда у принцессы быть было мочно, когда лет-то мне едва семь набежало.

— Верно, верно, царевна. Значит, сама ты не бывала. Покойница государыня царевна Наталья Алексеевна тебя к ней не водила.

— Никогда лишнего разу на половину принцессы государыня тётушка не захаживала, а тут ещё болезнь такая, кто знает, может, и прилипчивая.

— Прилипчивая там, не прилипчивая, а только свидетелей нам с тобой днём с огнём, выходит, не сыскать.

— А если и так, на что они нам?

— Погоди, погоди, царевна, каждому овощу своё время. На похоронах ты была ли?

— Нет, только сейчас подумала, не была. Не упомню, кто запрет такой наложил. Не государь ли батюшка?

— Да и то сказать, царевна, какие там похороны. Принцесса люторкой оставалась, правда?

— Веры не меняла, знаю. Так и в брачном договоре, государь батюшка рассказывал, указано было.

— А коли отпевали её по люторскому обряду, так в церкви открытый гроб с покойницей не выставляли и прощаться с ней не прощались.

— Господи, Маврушка, к чему ты клонишь?

— Мне бы тебя не напугать, государыня цесаревна.

— Что полагают — отравили принцессу-то? Потому и не показали?

— Про отраву никто никогда не толковал.