Княжна Тараканова - Фаина Гримберг

Но она не читала «Страдания молодого Вертера»…

А его, более, чем Гете, Гердер, Виланд и Веймар – германские Афины, поразила случайно попавшая ему в руки зачитанная рукопись неизвестного ему малоросса. Это было, кажется, в Пинске… Рукопись была – диалог на малороссийском языке, писанный под явным влиянием Платона и стоиков. Это, эту рукопись малоросса по имени Григориус Сковорода[68], возможно было полагать наивной, но в ней что-то такое было, была фраза: «Мир ловил меня, но не поймал»…

Михал стал говорить ей, что в России сейчас худо: императрица ввязалась в войну с турецким султаном…

– Об этом я слышала! – перебила Елизавета. – Фридрих Прусский острил сардонически, что в этой войне слепой может победить одноглазого!..

– Вот они и занимаются перетягиваньем каната: слепой султан и одноглазая императрица! Да и наши конфедераты не успокаиваются, несмотря на преследования, ссылки на север империи и амнистии Понятовского. И это еще не все! Власть императрицы отнюдь не крепка и подтачивается изнутри династии. Против императрицы составилась партия, в которую входят: бывший воспитатель наследника, граф Панин, молодая супруга наследница, бывшая принцесса Гессен-Дармштадтская, сам наследник, великий князь Павел, подстрекаемый обожаемой супругой, и наконец – сын гетмана Малороссии, Андрей Разумовский, желающий создания независимого малороссийского государства. Но и это еще не все. Известно, что императрица Екатерина пришла к власти посредством произведения государственного переворота, приказав своим преторианцам-гвардейцам сначала арестовать, а затем и убить своего законного супруга Петра. Государь царствовал очень недолго, но имел популярность среди казаков, крестьян, инородцев. Среди всех этих людей ходили упорные слухи о том, что если бы царь остался жив, он непременно освободил бы крепостных крестьян, находившихся во владении монастырей, и лишив монастыри крупных земельных наделов, приказал бы раздать эту землю бедным крестьянам… – Елизавета смотрела на оратора с рассеянностью, стараясь слушать его внимательно. Ей нравилось, как он говорил. Она представляла, как он произносит речь, и его слушают плотные, сильные, большие мужчины, знатные польские эмигранты… – Михал продолжал говорить: – В таких обстоятельствах не могут не явиться самозванцы… – Когда он произнес это слово: «самозванцы», ей захотелось прервать его, потому что ведь самозванкой была она, и это было забавно и занятно, порою было и противно думать об этом… – Лжепетры являлись в России чуть не ежегодно, – продолжал Михал, – но тот, который явился теперь, сумел возбудить простой народ предельно, люди идут за ним тысячами и в их числе и наши ссыльные конфедераты. Я думаю, многие знают, что он вовсе не царь Петр, не супруг императрицы, якобы чудом спасшийся от гибели, но людям все равно! Имя этого возмутителя спокойствия – Пугачев, он – казак, мелкий землевладелец, он был в армии Петра, когда тот вел войну в Германии. Французы назвали бы этого Пугачева – «шевалье»…

Она уже догадывалась, чего от нее могут потребовать.

– Тебе Огинский рассказывал обо мне?

– В сущности, он не сказал мне ничего нового о твоей натуре. Я и без него знаю, какая ты отчаянная. Но то, что ты говорила ему и в салоне мадам Жоффрен, слишком наивно…

Она отчего-то немного обиделась, хотя разве не все равно было, и сказала, но без всякого задора:

– Мадам Жоффрен и прочие верили мне, кажется…

– Это нужно делать не так, – он говорил в этой манере – быстро и небрежно, – для нас важен Восток, но есть кое-что поважнее.

Она вклинилась в крохотную паузу и спросила, как и должна была спросить:

– Что?

Он не ответил, то есть не ответил прямо, а продолжил свои рассуждения:

– Я не строю совершенно никаких иллюзий об этом Пугачеве. Он непременно будет разбит. Он слишком прост и не может иметь поддержки в большом мире, в мире большой политики. Нужен человек, который мог бы такую поддержку иметь, образованный человек, в распоряжении которого находились бы соответствующие документы, правильно составленные…

«Человек» – это ввело ее в заблуждение. Разумеется, «человек» мог быть только мужчиной. Неужели Михал говорит о себе? Но ведь его происхождение слишком хорошо известно многим…

Она, должно быть, нет, наверняка, нет, правда, она что-то пропустила из его слов. Он уже говорил:

– …Этот человек – ты!..

Она – человек! Это было приятно, это значило, что она равна мужчинам, правителям жизни. Но и нечто жуткое заключалось в этом определении. Она – человек! Но ведь она все равно остается женщиной. Кто же она? Андрогин?..[69]Михал продолжал говорить. Он пересказал ей свою давнюю уже беседу с Фричинским, рассказывал о череде русских императриц с их мифическими тайными мужьями и мифическими же детьми, императриц, толстомясых и грудастых, с их преторианскими государственными переворотами, суеверными няньками, развратными фрейлинами… Но как же все это оказалось просто, на диво просто! Прежде всего обрисовывалась высокая, даже почти гигантская фигура Петра, известного как Первый или Великий, того русского царя, которого с такою яркостью описывал Сен-Симон[70], влетающего в Париж без перчаток и в дурной карете, на лету хватающего всевозможные знания, успевающего за один день спустить на воду новый корабль, написать сотню указов и танцевать до упаду… Его дочь Елизавета, в самом раннем девичестве оставшаяся сиротой, развращенная беспорядочной жизнью русского двора, захватившая в конце концов престол и окружившая себя гаремом любовников… Ее племянник Петр, которого она женила на образованной и бойкой принцессе Ангальт-Цербстской, преобразившейся из Софии-Августы в Екатерину…

– Но то, что императрица Елизавета стремилась так упорно оставить престол своему племяннику, разве не говорит, не свидетельствует яснее ясного о ее бездетстве?

– Разумное возражение! – одобрил Михал. – Но речь ведь не идет о некоей простой логике, лежащей, что называется, на поверхности. Разумеется, согласно этой простой логике, ты совершенно права: если императрица не оставила ни малейших следов заботы о своих детях, стало быть, этих детей не было! Если покойная императрица Елизавета окружила себя настоящим гаремом любовников, это вернее всего свидетельствует об отсутствии у нее законного мужа! Да и зачем полновластной правительнице, чья власть не ограничена парламентом, связывать себя узами законного брака с одним из своих подданных? Но все это – логика, лежащая на поверхности, логика, которую исповедуют весьма немногие. Для большинства людей привлекательностью обладает совсем другая логика, согласно которой императрица Елизавета непременно должна была связать себя узами брака с одним из своих фаворитов, этот законный, но тайный брак должен был явиться следствием большой любви и нежеланием правительницы, глубоко религиозной, жить во грехе!..