Роксолана. В гареме Сулеймана Великолепного - Павел Загребельный

– Мой султан, бегите!

А тем временем дильсизы встали стеной между султаном и янычарами, Сулейман без промедления скрылся в соседнем покое, только там вспомнил о молодом янычаре, который уже дважды сегодня спасал его честь и жизнь, и послал за ним. Не надеялся, что тот еще жив, и обрадовался, увидев Гасана живого и невредимого, сказал ему:

– Пойди и объяви, что уже сегодня будут розданы всем двести тысяч дукатов из державной казны. Еще объяви, что назначаю тебя агой вместо убитых. И пусть немедленно выдадут всех зачинщиков.

Получив деньги, янычары спокойно наблюдали, как палачиджеллаты сажают на колья их товарищей. Никто не выдал ни валиде, ни кизляр-агу. Умирать привыкли молча. Правда, великий муфтий пришел к султану и долго и запутанно, ссылаясь на Коран, говорил о необходимости избиения нечестивых, о священной войне, завещанной пророком, но султан без надлежащей почтительности слушал шейх-уль-ислама и пожелал узнать, о каких неверных ведет речь глава мусульман. Не о тех ли, которые держали в своих руках крепости Белград и Родос и которых он разбил и уничтожил, выполняя завет своих предков? Или, может, о жалких кызылбашах, которых разгромил славный султан Селим и которые теперь боятся поднять голову, ожидая своей очереди?

– Но ведь презренные кызылбаши, которых еще при султане Селиме взяли в услужение к правоверным, до сих пор оскверняют нашу веру и нашу землю! – воскликнул муфтий.

– Дайте фетву об их избиении там, где их найдут, мой духовный наставник, – сразу пошел ему на уступку султан, не желая ссориться с этим всемогущественным человеком после погрома, учиненного янычарами, и хорошо понимая, что без жертв все равно не обойтись, нужно только выбирать наименее болезненные. Он знал, что весь Стамбул полнился криками о враждебных эджнеми – чужеземцах, знал, что имелись в виду прежде всего самые близкие ему люди – султанша Хуррем и великий визирь Ибрагим, визири Мустафа-паша и Аяз-паша, украинка, грек, босняк, арбанас, – сознательно или случайно собрал их Сулейман вокруг себя, но не имел намерения поступиться ими ни перед разъяренными толпами, ни перед этим великим законником.

– С вашего благословения, мой учитель, – почтительно молвил султан, – я нынче же составлю письмо молодому шаху Тахмаспу, такому же вероотступнику, как и его отец Исмаил. Он ждет, чтобы я поздравил его со вступлением на престол, – я скажу ему все, что мы думаем о нем и о его презренных кызылбашах.

Сулейман велел позвать писца и, медленно смакуя с муфтием шербет из драгоценных чаш, стал диктовать послание молодому шаху. Напомнил о славных походах своего непобедимого войска, когда горел камень и трава была вбита обратно в землю и две крупнейших крепости населенной части земли – Белград и Родос – склонились перед силой османского оружия, так что дома гяурских идолов превратились в храмы ислама. Теперь настал его черед.

– «Но прежде, чем волны моего войска, – смакуя вместе со сладким напитком каждое слово, произносил не спеша султан, – высокие, как горы, зальют твою землю, опустошат твою державу и вырвут с корнем поросль твоего рода, сними с головы корону и надень вслед за своими предками колпак, чтобы, как дервиш, смириться со своей судьбой, укрывшись в закутке покорности. Если придешь на мою Высокую Порту и попросишь кусок хлеба, подам тебе. Ничего не утратишь, кроме своей земли. Если же будешь упрямым в своем фараонском чванстве и пойдешь путем ложным, то без промедления с бряцанием оружия, со свистом стрел и громыханьем пушек донесется до моего слуха весть о твоей гибели. Можешь спрятаться, как муравей, в норку или взлететь высоко в небо, как птица, я постараюсь везде тебя найти и очистить мир от твоего подлого присутствия».

Это письмо впоследствии поместил в своей истории хронист Сулеймана Джелал-заде, который тогда еще был с Ибрагимом в Египте, прослеживая каждый государственный шаг великого визиря.

Ненависть, как плод – когда дозреет, должна упасть. Султан подставил свою всемогущую руку, защищая головы самых близких ему людей, но должен был пожертвовать другими.

Фетва великого муфтия была прочитана во всех мечетях. Кызылбаши объявлялись вне закона, ислама и религии, согласно с Кораном и сунной[79]разрешалось убийство, грабеж имущества, сожжение и разорение полей, строений, садов неверных. Без ссылки на Коран фетва не имела законной силы, поэтому шейх-уль-ислам приводил слова этой книги, в которой не было ни единого упоминания о любви, зато чуть ли не все суры исполнены были призывами к ненависти и вражде: «О вы, которые уверовали! Сражайтесь с теми из неверных, которые близки вам. И пусть они найдут у вас суровость», «И убивайте их, где встретите…»

Несчастных убивали спящими и в дороге, старых и малых, на молитве и в поле, убивали без жалости, без ненависти и без страха, ибо убийство по приказу – это не преступление и приказ об убийстве тоже не преступление, виновными будут только убитые – так желает Аллах.

К Хуррем ночью прибежала молоденькая одалиска Шаммама – Дынька, жалась дрожащим телом к ногам молодой султанши, в ужасе всхлипывала:

– Моя султанша, они убьют и меня! Они убивают всех моих единоверцев, у них нет жалости, они придут и сюда…

– Успокойся! Разбудишь моих детей, – почти сурово прикрикнула на персиянку Хуррем. – Не надо бояться смерти. Она догонит того, кто ее боится, даже если он забежит на небо. А сюда не придут. Должны были прийти, чтобы убить меня, но ведь не пришли? Так почему бы пришли ради тебя?

– Убить? Вас? Моя султанша, разве такое возможно?

– Тут все возможно.

Уложила Шаммаму спать в своем покое. Еще одна живая душа возле детских душ – и уже как-то легче. Смерти для нее не могло быть, ибо смерть – это тело, а тело уже давно было отдано в жертву, оно не существовало, не принадлежало ей. Когда рушится дом, что делать в нем хозяину? Как она жила в эти страшные янычарские дни? Очищалась ужасом и жалостью к себе.

А тем временем великий визирь Ибрагим, далекий от стамбульских угроз, хозяйничал в Египте.

Он усмирил непокорных, выпустил из темниц должников (ибо, сидя в темнице, долг свой не возвратят вовеки), открыл имареты для бедных, обновил джамию Халифа Омара, под присмотром опытного в стяжательстве Скендер-челебии была переписана вся земля до малейшего клочка и ее население и все обложено податями, в цитадели были сооружены две новые башни для хранения государственных денег.

В начале сентября Ибрагим в невиданной, неимоверной пышности вернулся в Стамбул. Ему навстречу на четыре дня пути выехали визири Мустафа-паша и Аяз-паша и передали дар султана – арабского коня в сбруе на двести тысяч цехинов. Ибрагим подарил султану золотую шапку такой же цены, с бриллиантом на ней в пятьдесят восемь каратов. С собой великий визирь привез из Египта и Сирии миллион дукатов, которые помог ему собрать Скендер-челебия, по-прежнему остававшийся ближайшим советником Ибрагима, хотя после женитьбы на султанской сестре Ибрагим и отстранил от себя его дочь Кисайю, выдав ее за помощника дефтердара Хусейна-челебию.