Время великих реформ - Александр II

Все мои старания клонятся, чтобы локализировать войну, и Пруссия до сих пор действует в этом же смысле, но прочие Германские державы с ума сошли и только, и бредят идти самим атаковать Францию. Не знаю, удастся ли нам их урезонить, иначе война сделается всеобщею.

С нашей стороны вся южная Армия и 14 и 15 Див[изии] и 5 Кор[пус] приводятся в военное положение не с тем, чтобы принимать участие в военных действиях, но как демонстрация против Австрии. Буду до крайности стараться сохранять нейтралитет, но отвечать невозможно, чтобы восстания как в Венгрии, так и в Славянском населении Австрии и Турции не принудило бы и нас вмешаться в дело.

Роль Англии весьма двусмысленная и для нас важна. При таких обстоятельствах ты поймешь, почему я желаю твоего возвращения.

Здесь у нас, благодаря Бога, все тихо, и работа продолжается весьма усердно. Ольга Фед[оровна] поправляется, и крестины Николая Мих[айловича] [297] назначены 3-го Мая. Матушка переехали сюда в самый день его рождения, а мы вчера, но погода стоит ужасная, ночью была метель с 3° мороза.

17-го ч[исла] получил я радостное известие о взятии Веденя [298] штурмом после довольно продолжительной осады, прочем благодаря умелым распоряжениям Ген[ерала] Евдокимова потеря была самая незначительная. Кур[…] п[олк] остается там на постоянных квартирах. Шамиль ушел, говорят, в [Андалял].

17-го же числа праздновал я мое 25-летие назначения в флигель-адъютанты со всеми моими старыми товарищами, которые все у нас обедали на другой день. Дети ваши здоровы, кроме Кости, у которого шейные гланды распухли, и потому они еще остались в городе. Поздравляю с завтрашними именинами нашей дорогой Матушки и милой Санни. Обнимаю вас от всей души.

Обними за меня милого Николу за его милое письмо.

№ 51. Константин Николаевич – Александру II

Любезнейший Саша!

Вот наше Иерусалимское путешествие, на поклонение Святыне Господней, по благословению Божию, благополучно совершилось и оставило в нас всех, которые удостоились этого счастия, неизгладимое впечатление и память на всю жизнь. Описать, что чувствуешь, что происходит в душе, когда мы прильнули губами к Святому Гробу и к Голгофе, когда мы осматривали места, ознаменованные земною жизнию Иисуса Христа, как-то: Вифлеем, Гефсиманский сад, Элеонскую гору и так далее, нет никакой возможности.

Я не знаю как у других, а у меня вся душа обращалась в молитву, а между тем я слов для выражения молитвы не находил. Было в одно и то же время и страшно в своем недостоинстве находиться среди такой святыни, и в высшей степени утешительно, так что оторваться не хотелось. Самое глубокое впечатление на меня произвела Русская Обедня на Голгофе. Там и иконостаса нет, так что все происходит на виду.

Итак, видеть среди нашей чудной литургии приношение бескровной жертвы на том самом месте, где за весь род человеческий была принесена страшная кровавая жертва, слышать слова: «Пийте от нее вси, сие есть кровь моя», на том месте, где в самом деле эта кровь обливала то место, на котором мы стояли, это производило такое ужасное и глубокое впечатление, что решительно этого выразить нельзя, я не плакал, а просто таял слезами. Было в то же время и страшно, и сладко, и утешительно.

Мысли об Тебе, мой милейший Саша, об нашей дорогой Мама́, об вас всех, о Папа́, об Адини [299], об всей России – все это сменялось и смешивалось в душе бессознательно и обращалось без слов, без определенных мыслей в одну общую несказанную молитву. Обедню эту я во всю жизнь мою не забуду!

Описать теперь в письме все путешествие и пребывание в Иерусалиме нет никакой возможности, это составило бы несколько томов. Откладываю это до того счастливого времени, когда можно нам будет словесно передать все это Тебе. Теперь посылаю Тебе через Мансурова журнал, веденный по моему приказанию во время путешествия, а сам Мансуров может служить тому живым дополнением.

Здесь только прибавлю, что все путешествие совершилось чрезвычайно благополучно, жары не были столь сильны, как по времени года можно было ожидать, и трудную дорогу по Иудейским горам жинка моя вынесла очень хорошо и терпеливо. Все происходило весьма прилично, встреча была великолепная, и старик Патриарх из кожи лез, чтоб нам угодить.

Я принял от него просьбу насчет имений Святого Гроба в Дунайских княжествах, которые хотят от них отнять, чрез это здешняя Церковь будет поставлена в безвыходное положение, не будет в состоянии поддерживать своего достоинства, и главное, не будет в состоянии бороться против сильной и богатой Латинской пропаганды. Наше дело устройства Русского Поклонничества пойдет, надеюсь, на лад. Купленные земли прекрасно выбраны, утверждены за нами фирманами [300], и, надеюсь, что Иерусалимский Паша нам будет помогать. Станиславская лента, которую я вручил ему Твоим именем, тоже этому поможет.

В отношении к нашему Преосвященному Кириллу я тоже исполнил Твое поручение и надеюсь, что если мы и не достигнем с его стороны сочувствия и поддержки консульству, то по крайней мере избегнем явного противудействия. Подробности про все это может Тебе передать Мансуров, которым я был очень доволен и которому мы обязаны всем благополучно совершенным путешествием.

Из Яффы мы должны были зайти сюда в Бейрут за углем и пойдем отсюда через Архипелаг к Дарданеллам, надеясь на дороге встретиться с «Баяном», который должен привезти Твоего Апрельского курьера. Он мне очень важен, чтоб при теперешних политических обстоятельствах знать Твою окончательную волю на наш счет. До сих пор мы только знаем через Телеграфическую Депешу кн. Лобанова, что Тебе угодно, чтоб мы возвращались через Константинополь.

Посему мы и располагаем теперь наш путь к Дарданеллам в ожидании «Баяна», и надеюсь, что сами будем в дорогом нашем отечестве скоро по получении Тобою этого письма. Через Мансурова посылаю Тебе также представление к награде некоторых здешних лиц, которое, мне кажется, по здешним обстоятельствам и для пользы нашего дела совершенно необходимо. Прошу на это милостивого Твоего снисхождения.