Книги крови. Запретное - Клайв Баркер

– Помогите мне выбраться, – сказала она. – Мне нужно выбраться.

Он упал духом:

– Так скоро? Вы же только прибыли.

– Я не воровка. Мне не нравится сидеть взаперти.

Он кивнул.

– Конечно, конечно, – сказал он, укоряя себя за эгоизм. – Простите меня. Дело в том, что красивая женщина… – Он остановил себя, потом начал заново, по-другому: – Никогда я не умел обращаться со словами.

– Вы уверены, что я не могу вас откуда-то знать? – спросила Ванесса. – Ваше лицо мне почему-то знакомо.

– Правда? Это очень приятно. Знаете, мы все тут думаем, что о нас забыли.

– Все?

– Мы выпали из жизни так давно. Многие из нас только начинали свои исследования. Поэтому Флойд и бежал. Он хотел нормально поработать хоть несколько месяцев перед концом. Иногда мне хочется того же. – Ход его грустных мыслей пресекся, и он вернулся к ее вопросу. – Меня зовут Харви Гомм; профессор Харви Гомм. Хотя в последнее время я забываю, профессором чего я был.

Гомм. Это было редкое имя, и оно ей о чем-то говорило, но пока что Ванесса не могла выстроить из этих слов внятного предложения.

– Все-таки не помните, да? – сказал он, глядя ей прямо в глаза.

Она хотела бы солгать, но это могло оскорбить старика – единственный голос здравомыслия, который она здесь услышала, – больше, чем правда; а правда была такой:

– Нет… Не могу вспомнить. Может, намекнете?

Но прежде чем старик смог раскрыть перед ней еще одну часть своей тайны, он услышал голоса.

– Мы не можем сейчас говорить, миссис Джейп.

– Зовите меня Ванесса.

– Можно? – Его лицо расцвело в лучах ее благосклонности. – Ванесса.

– Вы ведь мне поможете?

– Всем, чем смогу, – ответил он. – Но если вы увидите меня еще с кем-то…

– …то мы никогда не встречались.

– Именно. Au revoir. – Он закрыл окошко, и Ванесса услышала, как его шаги исчезают в коридоре. Когда несколько минут спустя пришел ее страж, дружелюбный мордоворот по имени Гиймо, неся на подносе чай, она была сплошь улыбка.

Ее вчерашний взрыв, похоже, принес какие-то плоды. Тем утром, после завтрака, к ней заглянул мистер Кляйн и сказал, что ей позволят выйти наружу (под присмотром Гиймо), чтобы насладиться солнышком. Еще Ванессу снабдили новой одеждой – чуть великоватой, но освободиться от пропотевших вещей, которые она носила уже больше суток, было здорово. Но была у этой последней услуги и неприятная сторона. Как бы ни радовала Ванессу возможность надеть свежее нижнее белье, то, что одежду вообще принесли, подсказывало, что мистер Кляйн не ожидает ее скорого освобождения.

Она попыталась высчитать, сколько времени пройдет, прежде чем довольно туго соображавший хозяин крошечной гостиницы осознает, что она не вернется; и что он в таком случае сделает? Может, он уже сообщил властям; может, они найдут брошенную машину и пройдут по следу Ванессы до этой странной крепости. Эту последнюю надежду уничтожили тем же утром, во время прогулки. Машина стояла рядом с воротами, в окружении лавровых деревьев, и, судя по многочисленным дарам, пролитым на нее голубями, провела там всю ночь. Тюремщики Ванессы дураками не были. Возможно, ей придется ждать, пока кто-нибудь в Англии не забеспокоится и не попробует ее отыскать, а за это время она вполне может умереть со скуки.

Другие обитатели этого места нашли для себя развлечения, не позволявшие им войти во врата безумия. Тем утром, прогуливаясь с Гиймо, она явственно услышала голоса – один из них принадлежал Гомму – во дворике неподалеку. Они возбужденно шумели.

– Что происходит?

– Они играют, – ответил Гиймо.

– Можно посмотреть? – спросила она как ни в чем не бывало.

– Нет.

– Мне нравятся игры.

– Правда? Может, тогда поиграем?

Не такого ответа хотела Ванесса, но, если бы она стала настаивать и дальше, он мог что-то заподозрить.

– Почему бы и нет? – сказала она. Если она завоюет его доверие, это будет ей только на руку.

– Покер? – спросил он.

– Никогда не играла.

– Я тебя научу, – ответил он. Эта мысль его явно порадовала. В соседнем дворике гомонили игроки. Похоже, там шла какая-то гонка, насколько можно было судить по смешению ободряющих криков, затихших, когда кто-то пересек финишную черту. Гиймо заметил, что она прислушивается:

– Лягушки. Они устраивают лягушачьи бега.

– Я как раз пыталась понять.

Гиймо посмотрел на нее почти по-дружески и сказал:

– Не стоит.

Вопреки совету Гиймо, стоило ей заметить шум игры, она не смогла выкинуть его из головы. Он продолжался весь день, то нарастая, то утихая. Порой слышались взрывы смеха; так же часто случались споры. Они были как дети, Гомм и его друзья, раз ссорились из-за такой невинной забавы, как лягушачьи бега. Но могла ли она их винить, когда здесь не было более толкового развлечения? Когда позже тем вечером за ее дверью возникло лицо Гомма, едва ли не первым, что она сказала, было:

– Я слышала вас утром, в одном из дворов. И потом еще днем. Кажется, вам было очень весело.

– О, игры, – ответил Гомм. – День был занятой. Так много нужно было решить.

– Как думаете, вы сможете их убедить, чтобы мне разрешили поучаствовать? Мне здесь так скучно.

– Бедная Ванесса. Хотел бы я помочь. Но это практически невозможно. У нас сейчас такой завал, особенно после побега Флойда.

Завал, подумала Ванесса, на лягушачьих бегах? Боясь обидеть его, она не озвучила своих сомнений и спросила:

– Что здесь происходит? Вы же не преступники?

Гомм, похоже, возмутился.

– Преступники?

– Извините меня…

– Нет. Я понимаю, почему вы спрашиваете. Полагаю, это может казаться вам странным… то, что мы заперты здесь. Но нет, мы не преступники.

– А кто тогда? Что это за большая тайна?

Гомм сделал глубокий вдох, прежде чем ответить.

– Если я вам расскажу, вы поможете нам отсюда сбежать?

– Как?

– Ваша машина. Она у ворот.

– Да, я видела.

– Если мы сможем до нее добраться, вы нас увезете?

– А сколько вас?

– Четверо. Я, Ирения, Моттерсхэд и Голдберг. Конечно, Флойд тоже, скорее всего, где-то снаружи, но пусть уж он сам о себе позаботится, согласны?

– Машина маленькая, – предупредила она.

– Мы тоже маленькие, – ответил Гомм. – Знаете, с возрастом ты съеживаешься, точно сухофрукт. А мы старые. С Флойдом наш общий возраст составлял триста девяносто восемь лет. Столько горького опыта, и никто из нас не помудрел.