Северный пламень - Михаил Голденков

Второй батальон Хельсинского полка под огнем вражеских пушек и мушкетов вновь пошел в контратаку, вновь сблизился с неприятелем, тоже открыл огонь из фузей с близкого расстояния… Тщетно! Слишком мало оказалось финских солдат против надвигающихся стен неприятельской пехоты… Подполковник Хельсинского полка рухнул сраженным наповал, желтые знамена попадали в траву вместе с поверженными знаменосцами… Финны повернули назад. Увидев это, московиты развернулись и дали залп им в спину, от которого солдаты в серых мундирах повалились, как трава под ветром. Вид убегающих врагов воодушевил петровскую пехоту. С криком она устремилась на разбитый Хельсинский полк, добивая несчастных багинетами и прикладами…

Гвардейский натиск московитян был столь стремительным, что ни Левенгаупт, ни Стакельберг, ни раненый генерал-адъютант Синклер не могли остановить беспорядочное бегство своей пехоты, бросившей не только две трофейные, но и две свои пушки.

Все курляндцы, вышедшие за вагенбург встретить атаку московитов в поле и среди деревьев, были отброшены назад. Слишком уж большие силы противостояли им.

«Львиная голова» Левенгаупт был человеком не робкого десятка, но сейчас, похоже, и он растерялся.

— Пан Кмитич! Кому поручить и приказать вести батальоны к лесу, чтобы помочь тем, кто еще держится в упорном бою? — спрашивал он у оршанского князя.

— Я ваших солдат знаю не лучше, чем вы, генерал! — отвечал Микола, перекрикивая грохот и шум боя. — Я бы на вашем месте вообще всех загнал в вагенбург и держал бы круговую оборону! Впрочем, я человек гражданский! Был недавно.

— Полковник! — поворачивал в сторону Ментцера закопченное лицо Левенгаупт. — Отходите к хвостовым фурам! Нюладскому батальону подполковника Лейона отходить к головным и прикрыть отход нашей пехоты огнем артиллерии!..

Какой бы хаос и неразбериха не стояли в начале боя, положение, кажется, стало выравниваться. Все отошли за повозки, мешки и рогатки вагенбурга. Очередная атака московитян под плотным огнем курляндцев была разорвана, остановлена и перебита… Какой-то умелый канонир выпустил по флангу московского ряда пехоты ядро так, что оно выкосило этот ряд полностью, сбив двадцать человек. Этот удивительно меткий выстрел оживил и воодушевил всех в вагенбурге!

— Браво! Так стрелять! — кричали солдаты канонирам…

Московитские солдаты смешались.

— Форвард! — тут же выбросил вперед шпагу Левенгаупт. Трубач дал сигнал атаки, затрещали барабаны курляндцев. Солдаты «синей рати» сомкнули строй и вышли навстречу поредевшим колоннам московитян, с криком бросились вперед. Бежать приходилось прямо по человеческим телам. Кажется, здесь и яблоку негде было упасть — все было завалено убитыми и ранеными московитянами… Кмитич, впрочем, остался за укреплениями. У него не было кого вести в атаку, и полковник предпочел роль наблюдателя…

Курляндцы опрокинули ряд петровских пехотинцев, покололи и порубили штыками, но второй ряд встал стеной — отступать им было некуда. Правда, и калмыки с казаками стали нести потери: на них падали ядра, их скашивали прошедшие насквозь редкого ряда пехоты пули… Одному калмыку сорвало шальным ядром голову, разнеся ее вдребезги, как арбуз… Хлопали выстрелы, кричали люди, звенела сталь, ржали кони, били барабаны, свистели пули, жужжали ядра и лилась кровь, кровь людей, друг друга не знавших, не видевших и не сделавших ранее друг другу ничего дурного… И все это выло и гудело в адском хоре войны на радость темным силам, жаждавшим человеческой крови…

Бомбардиры припадали на колени, стреляя из своих ручных мортир гранатами прямо по строю царской пехоты. Буф! Буф!.. Ядра разрывались, разрывая и человеческую плоть…

Московитянам ничего не оставалось, как только отступить, понеся большие потери. Их уходящие редкие группы, утаскивая раненых и убитых, скрылись в желто-зеленом смешанном лесу. Подобрав раненых и мертвых, ушли в свой вагенбург солдаты Левенгаупта…

Теперь вновь заговорили московские пушки. Их ядра сотрясали повозки, крошили плетень, разрывались под ногами солдат, свистели над головами, шипели, крутясь во влажной пожухлой траве… Несколько повозок загорелось. Тут же появились женщины с ведрами, заливая огонь, не обращая внимания на другие рвущиеся по всему лагерю ядра… После долгого обстрела укреплений Петр вновь повел свои войска в атаку. И вновь смертоносная перестрелка закончилась штыковой контратакой, вновь насмерть стояли московитяне и вновь покинули этот ад из свинца и дыма, уволакивая убитых и раненых товарищей. Но на этот раз на левом фланге московиты потеряли так много солдат и калмыков с казаками загородительного отряда, что их отход превратился в паническое бегство. Строй калмыков и казаков был смят и потоптан, гибель этих негодяев довершили курляндцы, приканчивая азиатов штыками. Калмыков царя не любил никто: ни в московской армии, ни в шведской, ни в литвинских весках. Эти косоглазые всадники, посланные Петром наносить урон небольшим подразделениям шведской армии и жечь все подряд, исправно грабили и жгли дома, воровали коней, убивали без разбора, не видя, похоже, разницы в солдатах армии Швеции и в литвинских мирных жителях…

Впрочем, преследование бегущих московитян Левенгаупт в спешке прекратил, боясь ловушки. Слишком уж неравными были силы — у Петра по разным оценкам имелось не менее тридцати или даже более сорока тысяч солдат… Одного пленного калмыка притащили в вагенбург, но какой-то литвинский мужик, лишь узрев плоскую физиономию этого наймита, тут же пропорол его вилами в живот…

То, что армия у царя под веской Лесная собралась огромная, доносили и сами жители этой литвинской деревни, и пленные московские солдаты, и таково вытекало из атак самих московитян: они шли на приступ большой плотной массой пехоты и драгун, по пять тысяч человек, сколько умещало небольшое поле перед укрепленным лагерем Левенгаупта… Курляндцы с трудом отбивались, их пушки и мушкеты раскалились докрасна, а ходить в штыковые атаки на численно превосходящего врага становилось все труднее и труднее. Гренадерские гранатные сумки опустели… Бомбардиры, упирая в землю приклады своих коротких ручных мортир, стреляли последними трехфунтовыми гранатами… Левенгаупт уже не отдавал приказов «форвард». Потери в раненых и убитых росли катастрофически…

— Брать гранаты из королевских запасов! — приказал генерал в отчаяньи, ибо обороняться становилось нечем…

Мимо Миколы пронесли раненого лейтенанта Вайе. Парень лежал на руках солдат, его белокурые волосы слиплись от крови… Вот уже жены офицеров стали помогать своим мужьям, заряжая фузеи, оттаскивая и перевязывая раненых, подносили ядра канонирам, поливали воду из ведер на раскаленные стволы орудий… Эти отважные курянки, латышки, немки и литвинки, похоже, понимали, что победа царского войска означает смерть абсолютно всем… О бесчинствах и жестокости ратников Шереметева в Прибалтике все прекрасно были осведомлены… Пощады не ждал никто.

Недалеко от Миколы упал солдат, раненный в голову. Покатилась по земле его маленькая треуголка… Раненого тут же оттащили в сторону две женщины, а одна, в темно-красной юбке и с красным платком на темноволосой голове, схватила фузею солдата и со знанием дела, припав на колено, уперла в плечо приклад, взвела замок, прицелилась и выстрелила, слегка дернувшись от отдачи… Микола узнал женщину. Это была жена офицера Роберта Петре.