Рыжий - Джеймс Патрик Данливи

Мы с Маком сидели в том рафинированнейшем заведении, и я сказал, что мне не хочется впадать в чрезмерную сентиментальность, но я просто обязан рассказать ему о жизни за океаном. О том, какая там яркая луна и как шелестят листья. Воздух в Новой Англии свежий и вкусный. А женщины такие, что хоть их ешь. Загорелые, с вихляющими задницами. Но все это, Мак, исключительно напоказ. По газонам не ходить! И почему ты не понимаешь, отчего мне хочется рыдать на коленях? И я думал, что я вернусь и обоснуюсь в Хадсон Вэлли или в Хусатонике в Коннектикуте. Но нет. Я — месяц октябрь, и жизнь моя пройдет в ожидании зимы. И я не могу туда вернуться.

Мак сказал тогда, успокойся Дэнджер, не плачь. Пойдем-ка наймем радио-такси, чтобы пощекотать себе нервы.

Мы отправились на какую-то подозрительную окраину, поднялись вверх по лестнице, и Мак сказал: «Познакомься с Альфонсом». И я с ним поздоровался. Затем мне нужно было сходить по маленькому, и он посоветовал мне воспользоваться раковиной, и я вспомнил, как англичане писают во французские раковины, да и в свои собственные тоже, и подумал, что англичанам это, вероятно, подходит, и, без сомнения, это именно они научили этому бедных ирландцев, только те не могут добраться до Франции из-за дорожных расходов и языкового барьера. И я ответил, если не возражаете, я воспользуюсь унитазом. Мы обсудили, сколько тут стоят греховные радости, и сошлись на том, что довольно дорого. После этого я схватил цветочный горшок и выбросил его в окно. Мак мгновенно испарился, успев заметить, что я веду себя непоследовательно.

На следующий день я зашел выпить на улице Эрл Корт, и мне довольно нелюбезно сообщили, что меня видели бегущим посередине улицы и что я размахивал зонтиком и нападал на бедного МакДуна, который просил оставить его в покое. Еще мне рассказали, что я немилосердно лупил его по коленкам, а МакДун сказал, что я неисправимый хулиган, и это, разумеется, чистая правда. Меня увезли на автобусе и заперли в комнате с решетками. Никогда прежде со мной не обращались так ласково. Жена полицейского испекла для меня торт, я победил их всех в шахматы, и они пришли к выводу, что я весьма занятный тип. И сказали, что мне придется навестить американское посольство.

И я отправился в посольство. В казацкой шляпе. И произвел фурор.

Меня спросили, не шпион ли я, и провели к человеку, сидевшему за письменным столом и полировавшему ногти. Он посмотрел на меня и ничего не сказал. А затем вытащил папку, набитую документами. Он перелистал их, покачивая головой, и спросил меня, помню ли я свой личный номер, под которым служил на флоте. Я ответил, что номер этот, насколько я помню, был довольно длинный. Он ответил, что это плохо. Я заволновался и сказал, что номер был короткий. Он ответил, что это еще хуже. Он наклонился ко мне и спросил, ну откуда мне известно, что ты не самозванец? Приятель, я бы хотел им быть. Он стал звонить по телефону, скомкал бумаги и заявил, что я явно достаточно долго пробыл на английских островах, а я ответил, что в Ирландии и Великобритании, потому что Маларки настаивает на подобных вещах, а он ответил, приятель, для нас это одно и то же. Я пристально смотрел на него, а он попросил, мисс Биф принесите мне дело А 45353, а затем он сказал, что он очень занятый человек и что, просматривая ваше досье, мистер Дэнджерфилд, самое запутанное и длинное, я вижу, что вы попадали в затруднительные ситуации, залезли в долги, но ничто не указывает на то, что вы были нелояльны по отношению к Соединенным Штатам. Я подумал, что сейчас мы оба засмеемся, но мне удалось только ухмыльнуться. И я решил, что до того, как я выйду отсюда, я, по крайней мере, должен воспользоваться хорошим туалетом. И, пошатываясь на твердых после допроса ногах, я спустился по лестнице и открыл дверь. Меня нисколько не удивило, что у зеркала, стоя ко мне спиной, причесывалась женщина. А я зашел в одну из кабинок и занялся своей работенкой. Украл рулончик туалетной бумаги и, к своему сожалению, обнаружил, что сидение плотно привинчено. Думаю, увидев его, перекупщик грохнулся бы в обморок. Этот факт, однако, указывает на то, в какие времена мы живем. Когда я вышел из кабинки раздались такие крики, каких я не слыхивал с тех пор, как посетил Бедлам. На меня набросилась какая-то женщина и закричала мне прямо в лицо: «Выметайся отсюда!» За такое отъявленное хамство я тут же закатил ей оплеуху. Вероятно кто-то нажал кнопку пожарной сигнализации, потому что зазвенел звонок. И я сказал про себя, о Блаженный Оливер, если ты поможешь мне выбраться отсюда, я позабочусь о том, чтобы тебя канонизировали как святого, и даже заплачу за свечи, которые зажгу перед тобой в Дрогеде. Они показывали на меня пальцами. И говорили — вот он. Оставалось только покинуть корабль. И я стремительно бросился к выходу. Парень с внешностью футболиста устремился мне наперерез, ему на помощь спешил еще один студент, и, если бы они не столкнулись головами, со мной было бы покончено раз и навсегда. Я, как паук, засеменил вниз по лестнице. Со всех сторон раздавались вопли девственниц. Одна из девиц вцепилась в остатки моего макинтоша, но я-то знал, что смогу обойтись без этого клочка и вырвался из ее рук. Пулей я вылетел из дверей мимо вставшего по стойке «смирно» морского пехотинца.

На улице поют. О маленький городок Вифлеем! А Мэри оставила мне тридцать шиллингов и полотенце.

Я должен встать с постели. Мак утверждает, что вечеринка меня развеселит. Сначала нужно немного помыться. Спустить штаны. О Господи, он преждевременно становится тонким. Волосы на лобке поседели. В Новом Свете, как я слышал, пользуются красками для волос и даже делают перманент. А некоторые, как утверждают, выпрямляют там волосы, но не стоит обращать внимание на подобные сплетни — чего не напишут ради сенсации. В окне напротив виднеются рождественские игрушки. Думаю, что и я пришпилю несколько таких штучек к занавеске и отпраздную Рождество в одиночку.

В коридоре холодно и темно. Огни вокзала, мерцающие внизу, вызывают у меня грусть. Люди с красными игрушками. Бары битком набиты. Я знаю, что в них яблоку некуда упасть. Будь я в Дублине, я бы мог там запросто присосаться к бочке. В праздничной суматохе меня никто бы не заметил. Закрываю мою крошечную келью, кладу ключ в надежное место и пробираюсь по лестнице на улицу.

У входа в дом он несколько замешкался. Посмотрел наверх, в окно. Певцы ушли, а из дома напротив вышла эта женщина с туго скрученным зонтиком, которым она принялась стучать по тротуару. Думаю, она просто хочет привлечь мое внимание. Должен был бы подойти к ней и сказать, сегодня Рождество и давайте отпразднуем его вместе. Будьте добры, оставьте меня в покое. Но, мадам, я ведь каждый вечер вижу, как вы раздеваетесь, неужели это не имеет для вас никакого значения? Только то, что вы нахально суете свой нос туда, куда не надо. Мадам, я отвергаю ваши оскорбительные намеки. С дороги, шваль! Автобусы ярко раскрашены, освещены и заполнены людьми. И я знаю, что бары переполнены.

Дэнджерфилд перешел Эрл Корт Роуд и остановился возле антикварного магазина, вытирая туфли о собственные штанины. Засунул руку в карман, вынул ее и поднял раскрытую ладонь к небу. Повернулся, чтобы посмотреть на густой поток машин, заполнивших улицы в этот рождественский вечер. С визгом тормозов останавливается такси.