Рыжий - Джеймс Патрик Данливи

Хлопает дверь такси. Дэнджерфилд поворачивается. И тут же отворачивается. Мужчина с тросточкой зажатой под мышкой вручает таксисту деньги и улыбается Дэнджерфилду. Я сошел с ума. Совершенно сошел с ума, если только улица эта не находится на небесах и мы не мчимся все вместе по скоростной дороге прямо в ад. Или я вижу перед собой самозванца?

Широко улыбается. В белых перчатках. Неужели я еще знаком хоть с кем — то, кто носит белые перчатки. И тросточку из черного дерева. Круглое лицо светится ангельской улыбкой, демонстрируя жемчужно-белые зубы. Сгинь, Перси Клоклан. Сгинь. На меня опять накатывается сумасшествие. Сгинь.

Потерявшему дар речи Дэнджерфилду.

— Почему же ты, скрытная гадина Дэнджерфилд, не сообщил мне, что приехал в Лондон? Скажи мне, Христа ради, не направляешься ли ты в собственную могилу?

— Перси, если это действительно ты, то я только могу сказать, что ты близок к истине и что мне пора промочить горло.

— И я тоже собирался тебя спросить, не измучила ли тебя жажда?

— Меня измучила жажда, Перси. Но ты ужасно меня испугал.

Перси Клоклан указал черной тросточкой на освещенные окна, из которых слышалась музыка. Заходите же, господа хорошие! И они зашли. В бар. Заказали два бренди. Вокруг все пели.

— У тебя не найдется сигареты, Перси?

— Все, что ты хочешь. И оставь себе сдачу.

— Перси, я принимаю все это на веру. И хотя по вкусу бренди я готов заключить, что нахожусь в баре в канун Рождества, все же позволю себе заметить, что еще минуту назад я считал тебя мертвецом.

— Прохиндеи поверили мне.

— Сомневался только Маларки. Он утверждал, что если уж ты заплатил за поездку, то должен был выжать из нее все возможное удовольствие. Все остальные поверили. Но, клянусь Богом, я очень рад видеть тебя живым и выглядящим, как богач.

— Выглядящим, как богач? Да я и в самом деле богач. А они поверили письму! Я прикончил бутылочку ирландского виски и подумал, что жалко ее выбросить так просто. И положил в нее записку. Я знал, что старина Маларки будет лгать, что он вообще не был со мной знаком. А ты-то как живешь?

— Перси, я на самом дне. И с каждым днем тучи сгущаются надо мной все больше и больше. Но я выживу. А ты куда ехал?

— Хотел заявиться без приглашения к Маларки, чтобы всех удивить. И вдруг увидел тебя на тротуаре, и ты выглядел, как бездомный. Я не поверил своим глазам. И насмерть перепугал таксиста. Выглядишь ты ужасно. И что это на тебе? Старая мешковина и газеты.

— Последнее время я не заходил к своему портному, Перси.

— Навести-ка его, черт побери, вместе со мной. И мы закажем тебе один из лучших костюмов во всей Англии.

— Скажи мне, Перси, откуда свалилось на тебя богатство?

— Пусть тебя это не волнует. Не волнует. Но я неплохо потрудился и кое-что нащупал. И гребу теперь деньги лопатой. Катаюсь в них, как сыр в масле. Я уехал из Ирландии, поклявшись себе, что заработаю достаточно денег, чтобы вволю пить и развлекаться с женщинами. Я даже купил себе «роллс-ройс».

— Ну, это ты уж шутишь.

— Сам ты шутишь. Я тебя в нем прокачу.

— Этого мне не перенести, Перси. Рождество, младенец Иисус, холодный Вифлеем и все это сразу. Мне конец.

Клоклан лезет в карман, достает черный бумажник.

— Это единственная вещь, которую я оставил после переезда в Англию. Я украл ее на кухне из пиджака Тони, пока он где-то в комнатах орал, чтобы ему подали чай.

— Замечательная штуковина.

— Он сам его смастерил.

Клоклан достал из бумажника пять пятифунтовых банкнот и отдал их Дэнджерфилду.

— Перси, ты не представляешь, что для меня это значит.

— Очень даже представляю. Но ты никогда не жался, когда угощал меня выпивкой, и не ныл, как они все. Стадо хныкающих, жалких свиней. Хныкающих, потому что маменьки их далеко. А мои родственнички, которые раньше на пушечный выстрел не подпускали меня к себе, потому что им было жалко поделиться со мной тарелкой супа или парой шиллингов, сейчас сами рвутся ко мне, потому что я даже испражняюсь чистым золотом.

— Перси, я тебе очень благодарен.

— Оставь эти благодарности. Пей. И выбрось эти дешевые сигары мы купим самые лучшие сигары. Что с тобой стряслось, Себастьян, где твои аристократические манеры и хорошо подвешенный язык?

— Заржавели.

— Ну и ладно. И эти лохмотья. Да выбрось ты их, ради всего святого. Лучше ходить нагишом, чем в этих грязных тряпках. Допивай и пойдем в парикмахерскую, чтобы тебя как следует постригли и побрили.

— Это очень любезно с твоей стороны, Перси.

— Допивай же эту гадость и бери все, что тебе дают бесплатно, и не задавай лишних вопросов о ценах и деньгах. Старику Клоклану принадлежит весь Лондон, весь этот бордель. А «роллс» у меня такой длинный, что из-за него образуются пробки.

— А как он выглядит внутри? Расскажи мне. Это все, что я хочу знать, а затем я пойду получать свою награду.

— Нужно надевать спасательный круг, чтобы не утонуть в мягких сиденьях.

— Расскажи мне еще что-нибудь.

— И компас, чтобы не потеряться в салоне.

— Великолепно.

Они перешли улицу и зашли к парикмахеру, который завернул Дэнджерфилда в полотенца, намазал его лицо пенистым кремом и принялся водить бритвой по щекам. А затем вытащил машинку для стрижки волос. В углу Клоклан разговорился о чем-то с японцем. Несколько последних движений ножницами на затылке, немного душистого одеколона с фруктовым запахом. Слегка припудрить лицо, сэр? Да, пожалуй. И я думаю, мы неплохо управились с горячими салфетками. Да, вы прекрасно поработали. Ну, теперь вы в полном порядке, сэр. Не правда ли? Да, и я готов снова пуститься в плавание.

Поднять

Якоря!

У МакДуна. Привет, привет, привет. Мак встречает всех с распростертыми объятиями. В этом чистилище. Где отдыхают заложенные в ломбарде души. Как ты так разбогател, Клоклан? Может быть, тебе платят женщины? Заходите, заходите.

— Рассказывай, Перси.

— Я плачу налоги моему королю и, невзирая на свое благородное ирландское происхождение, снисхожу до беседы с такими, как вы. И еще до того, как я сдохну, моя собственная ирландская гвардия будет охранять меня от вас — ирландских деревенщин. И, Дэнджерфилд, сними это рванье. Выброси эти тряпки и надень что-нибудь приличное. Вот тебе мой адрес. Возьми такси, поезжай ко мне домой, но только не вздумай закладывать в ломбард мои вещи, и одень один из моих костюмов, чтобы в эту святую ночь накануне Рождества самого великого ирландца мы не выглядели, как бродяги. Разумеется, он не был евреем.