Ответ знает только ветер - Йоханнес Марио Зиммель

— Нет, не так.

— Ах, не ври мне в глаза хотя бы теперь, трусливый пес!

— Но все было не так. А совсем по-другому.

— А как? Как? Как это — «совсем по-другому»?

— Не важно. По-другому, и все.

— Как ты умеешь облегчить себе жизнь, — сказала Карин.

— Нет, именно этого я как раз и не умею, — возразил я. — А если бы умел, расстался бы с тобой уже много лет назад.

— Это почему же?

— Потому что уже много лет назад все между нами кончилось. Потому что я тебя разлюбил. Но и ты давно уже меня не любишь, признайся.

— Я всегда тебя любила. И буду всегда любить, хотя ты и свинья, — сказала Карин.

— Но это неправда, — возразил я.

— Нет, правда, — сказала Карин.

Потом она начала плакать, и плакала беззвучно. Она продолжала курить и пить пиво, а слезы все текли и текли по ее смазливому личику, и конца им не было. Разговор дальше шел вполголоса.

— Что ты вообще знаешь обо мне и о том, как я тебя люблю? Разве это тебя когда-нибудь интересовало? Черта лысого! И все из-за этой шлюхи в Каннах, да?

— Эта женщина живет в Каннах, — сказал я.

— Что уж такого особенного ты нашел в этой каннской шлюхе? — спросила моя жена. — Она что — необычайно хороша в постели? Намного лучше, чем я?

— Я с ней еще не спал, — ответил я.

— Это ложь. Еще с ней не переспал, а уже хочет расстаться с законной женой. Что же она с тобой вытворяет? Какие знает особые приемчики? Теперь, когда ты стал стареть, тебе конечно нужна для постельных дел именно такая опытная потаскушка. Да, ты сейчас как раз в таком возрасте, когда это надо. Ну, так давай, выкладывай, что вытворяет твоя шлюха? Какими секретными приемами владеет?

— Я с ней еще не спал.

— «Я с ней еще не спал»! — передразнила она меня. — Ах ты, агнец невинный! Это она тебя подучила все отрицать?

— Я сказал тебе чистую правду, — стоял на своем я.

— Правду! Да еще чистую! Ну ладно, я поняла: в постели она лучше. Прекрасно. Ты всегда имел слабость к путанам. Но в эту ты просто втюрился. После других проституток ты всегда возвращался домой, и все было мирно и тихо. Но на этот раз все иначе.

— Да, на этот раз все иначе, — подтвердил я. — И эта женщина — не проститутка.

— Наш благородный рыцарь в блестящих доспехах, — ехидно заметила Карин и смахнула со лба светлую прядь. Слезы все еще лились, но говорила она вполне спокойно. — Значит, на этот раз — не проститутка. Вдруг. Ни с того ни с сего. Как нарочно, Не проститутка, значит?

— Нет.

— Не проститутка? Ясное дело — проститутка! Каннская уличная девка!

— Прекрати, — сказал я.

— Подумаешь, какой важный! «Прекрати»! А если не прекращу? Что тогда? Поколотишь меня? А может, и убьешь? Ишь чего захотел! И не подумаю! Она красивее меня?

Я ничего не ответил.

— Я спросила, она красивее меня?

— Да, — ответил я.

— Прекрасно, — сказала Карин. — И моложе?

— Немного.

— Значит, моложе. Знаешь, что ты такое? Ты — самый большой кусок дерьма, какой только есть на свете. Знаешь, как давно мы женаты? Десять лет! — Я испугался, что она сейчас скажет: «Я подарила тебе лучшие годы моей жизни», — и она это тут же сказала.

— «Подарила!» — улыбнулся я.

— Да! — вдруг завопила она как безумная. — Подарила! А кто заботился о тебе и ждал тебя, часто месяцами, и за эти годы подурнел и постарел, а теперь ты отшвыриваешь его в сторону, как клочок бумаги? Кто отказал всем приятным молодым людям и выбрал тебя, а этих молодых людей было множество, и ты это знаешь. Это я! Я это сделала! Я ношу на пальце твое обручальное кольцо. Ты надел мне его. И обещал хранить мне верность в счастье и в горе, в нужде и болезни до самой…

— Нет. Мы с тобой не венчались в церкви, — перебил я ее. — Только в загсе. Так что не надо, Карин.

— Потому что ты не хотел в церкви! И не хотел носить кольцо! Только теперь до меня дошло, почему! Бедные мои родители, они предостерегали меня, особенно папа. Теперь их нет в живых. И у меня никого нет на всем свете. Кроме тебя. Но и тебя у меня уже давно нет, вечно ты был где-то далеко, в тысячах миль от дома. Я чувствовала, как ты удаляешься от меня все дальше и дальше, но ты хотя бы всегда возвращался домой, и соседи видели, что ты приехал, у меня был муж, который много ездил по делам, был не очень здоров и часто кричал во сне. Теперь до меня дошло также, почему ты кричал во сне.

— Не говори глупостей, — сказал я. — Я кричу во сне уже много лет. А с этой женщиной познакомился, только приехав в Канны.

— Как ее зовут?

Я промолчал.

— Не очень трудно это выяснить.

— Да, не очень.

— Я это сделаю, — сказала Карин. — И устрою этой потаскушке такую веселенькую жизнь, что ей придется бежать из Канн без оглядки. Смело могу тебя в этом заверить.

— Как ты собираешься это сделать?

— А это уж моя забота! Разрушить семью! Эта шлюха! Эта проклятая…

— Говорю тебе, она не знала, что я женат, и я с ней не спал.

— Тебя я уничтожу с ней заодно! У Густава! На твоей фирме! Я им такое порасскажу! Мы еще поглядим, оставят ли за тобой твою распрекрасную работу, при которой ты только шляешься по всему свету и спишь с проститутками!

— Ты не можешь меня уничтожить, — сказал я, — не уничтожив заодно и себя. Ты ведь хочешь жить, так? Значит, нам нужны деньги, женаты мы с тобой или нет. Ты же не хочешь голодать, верно?

— Ты — подлая тварь! — воскликнула она. — Я тебя презираю. Презираю всей душой и до самой смерти.

— Отпусти меня с миром, Карин, прошу тебя, — сказал я. — Очень прошу. Все равно наша с тобой жизнь не похожа на нормальный брак. Чего же нам обоим ждать от будущего? Обещаю, что буду всегда о тебе заботиться и буду…

— Ах, как трогательно! Как благородно с твоей стороны. Черт побери! Снимите шляпы! Перед вами истинный джентльмен! Значит, ты хочешь и в будущем обо мне заботиться, свинья такая? А не просто бросить меня на произвол судьбы и удрать, — мол, возьми свою судьбу в собственные руки, ты еще молода и здорова и можешь работать.

— А ты и вправду можешь, — сказал я.

— А зачем мне? — спросила она. — Я ничем перед тобой не провинилась. Это ты уходишь из семьи, а не я. Существуют законы.

— Знаю.

— Слава Богу, существуют законы, защищающие женщину.

Из Мужена, из дома убитого, я вернулся в Канны. В «Мажестик» меня ждала телеграмма от Густава Бранденбурга: «Немедленно возвращайтесь в Дюссельдорф». Я принял душ, побрился и опять упаковал только мягкую дорожную сумку, потом надел легкий костюм — второй, купленный мне Анжелой. Следующий самолет в Дюссельдорф через Париж вылетал только через три с половиной часа, поэтому я уселся на безлюдной в этот час дня террасе, уставленной зонтами от жаркого солнца. Уселся в «нашем» уголке, где мы не раз уже сидели с Анжелой, заказал себе бутылку шампанского и начал пить его маленькими глотками, но на душе становилось все муторнее. Я не выдержал, встал и направился в холл, чтобы позвонить Анжеле. Но не сделал этого. Два часа кряду я сидел в холле и все время собирался позвонить, но так и не решился. Не мог собраться с духом. В кармане моего пиджака лежали бриллиантовые серьги, я перебирал их пальцами, и вдруг мне захотелось выбросить их. Тут я понял, что у меня сдают нервы, взял такси и поехал в Ниццу; там я еще долго сидел на аэродроме, ожидая вылета, и опорожнил еще одну бутылку шампанского.