Анжелика. Мученик Нотр-Дама - Анн Голон

Все остальное ей было безразлично.

* * *

Весельчак захлопнул ногой плохо пригнанную дверь.

Он стоял у изголовья странного ложа, на котором покоилась молодая женщина, и, упершись кулаками в бока, долго рассматривал ее. Наконец Анжелика открыла глаза.

— Правда, что ты уже давно следил за мной в Париже? — спросила она.

— Я-то сразу тебя узнал. У меня ведь полно людей, они тут же докладывают мне обо всех, кто приезжает в Париж, и я лучше самих приезжих знаю, сколько у них драгоценностей и как можно до них добраться, когда на колокольне Гревской площади пробьет полночь. Но ты же меня видела в «Трех молотках»…

— Мерзавец, — прошептала она, вздрогнув, — почему тогда ты смотрел на меня и смеялся?

— Потому что я начал понимать, что скоро ты будешь моей.

Она холодно посмотрела на него, пожала плечами и зевнула. Она не боялась Николя, как боялась Весельчака. Она всегда командовала им. Нельзя бояться того, кого знаешь с детства. Сон понемногу завладевал ею. В полудреме Анжелика пробормотала:

— Почему… почему ты ушел из Монтелу?

— Ну ты даешь! — вскричал он, скрещивая руки на груди. — Почему? Думаешь, мне хотелось, чтобы старик Гийом проткнул меня своей пикой… после всего, что с тобой произошло? Я удрал из Монтелу на следующую ночь после твоей свадьбы… Ты что, и это забыла?

Да, забыла. Она только теперь вспомнила ту картину: Николя в полутьме погреба наполняет кувшины и графины вином из бочки, открытой специально для гостей на брачном пиру. Тогда она не устояла перед той маской безразличия и рабской покорности, которую он надел вместе с ливреей лакея, выданной Клеманом Тоннелем. И ведь именно она спровоцировала его, она умоляла: «Я хочу, чтобы ты любил меня…»[90], охваченная страстным желанием хотя бы единственный раз в жизни изведать любовь красивого юноши до того, как ее отдадут страшному и грозному мужу. И Николя, сгорая от страсти, уступил. Да, она об этом позабыла…

Закрыв глаза, Анжелика вновь переживала те мгновения, вспомнив запах сена и вина, тяжесть мускулистого тела Николя и то мучительное ощущение незавершенности, незаконченности, потому что ее тетушка Жанна появилась раньше, чем все успело свершиться. Она вспоминала свое поражение и свой стыд… И все же она это забыла.

— Да, — с горечью произнес Николя, словно следил за ходом ее мыслей, — можно сказать, я мало значил в твоей жизни. Конечно, ты ни разу и не вспомнила обо мне за все эти годы.

— Конечно, — равнодушно отозвалась она, подумав, что бы еще жестокое сказать ему, чтобы лучше себе подчинить. — Мне было как-то не до мечтаний о деревенском слуге.

— Шлюха! — он вышел из себя. — Думай, что говоришь. Сейчас деревенский слуга — твой хозяин. Ты моя!

Он еще бушевал, но Анжелика заснула. Доносящийся сквозь сон голос ничуть ее не пугал, напротив, приносил ей ощущение грубой, но надежной защиты. Затем он замолчал.

— Ну вот, — уже тихо сказал он, — все как прежде… когда ты засыпала прямо на мху в самый разгар нашей ссоры. Спи, моя цыпочка. Все-таки ты теперь моя. Тебе не холодно? Давай я тебя укрою?

Она чуть-чуть кивнула, не открывая глаз. Он принес роскошный плащ из превосходной ткани и накинул на нее. Затем слегка, даже немного боязливо, коснулся рукой ее лба.

* * *

Когда Анжелика проснулась, то поняла, что помещение, куда она попала, и в самом деле очень странное. Комната была круглой, и стены ее были сложены, как в старинном донжоне, из огромных камней. Свет с трудом проникал через единственную бойницу, забранную решеткой. Здесь была настоящая свалка самых разнообразных предметов: от изящных зеркал в оправе из эбенового дерева или слоновой кости до ржавых рабочих инструментов — молотки, кирки; тут и там валялось оружие…

Анжелика потянулась, удивленно оглядывая необычную обстановку, потом встала и взяла одно из зеркал. На нее взглянуло незнакомое женское лицо, бледное, с жестким и очень настороженным взглядом, точно у кошки, подстерегающей добычу. Неяркий вечерний свет придал золотистый оттенок ее неприбранным волосам. Анжелика испуганно отбросила зеркало. Неужели эта затравленная, запуганная женщина — она сама?

А что валяется вокруг? Откуда здесь столько вещей? Шпаги, котелки, шарфы, веера, перчатки, шкатулки с драгоценностями, трости, музыкальные инструменты, карманные часы, груды шляп и очень много плащей, сваленных в кучу, — на них-то она и спала.

Единственный предмет мебели — изящный шкаф с инкрустацией из редких пород дерева — казался совершенно неуместным в этих покрытых сыростью стенах.

Положив руку на пояс, она нащупала что-то твердое. Она потянула за кожаную ручку и вытащила длинный тонкий кинжал. Где она его уже видела? Это было в ночном кошмаре, тяжелом и мучительном, в котором луна играла в чехарду с черепами.

Его держал смуглый мужчина. Потом кинжал упал, и Анжелика подняла его из грязи, пока оба противника, вцепившись друг в друга, катались по земле. Вот как у нее в руках оказался кинжал Родогона-Египтянина. Она засунула его себе за корсаж. В ее воображении мелькали странные картины.

Николя… Где Николя?

Анжелика подбежала к окну. Сквозь решетку виднелась Сена, плескавшая ленивые воды цвета абсента. Вверх и вниз по течению под пасмурным небом плыли лодки и баржи. На другом берегу, уже окутанном сумерками, она различила знакомые очертания Тюильри и Лувра. Видение из прошлой жизни поразило ее и окончательно убедило в том, что она сошла с ума. Николя! Где Николя?

Она рванулась к двери, но та оказалась запертой на ключ, да еще и на засов. Тогда Анжелика принялась с воплями молотить по ней кулаками, обломав ногти о гнилую древесину.

В замочной скважине скрипнул ключ, и в дверь просунулся чей-то красный нос.

— Чего ты глотку дерешь, маркиза? — спросил Хвастун.

— Зачем заперли дверь?

— Не знаю.

— Где Николя?

— Не знаю.

Он поглядел на нее и решился:

— Пошли, познакомлю тебя с нашими. Отвлечешься.

И она спустилась за ним по темной сырой винтовой лестнице.

По мере того как они спускались, нарастал шум, в котором уже можно было различить отдельные возгласы, громкий хохот и пронзительные детские крики.

Наконец Анжелика оказалась в многолюдном зале со сводчатым потолком. За большим столом она сразу заметила Жанена: инвалид сидел на своем корыте как кусок говядины на блюде.

В глубине зала пылал огонь, и рядом с очагом на камне Легкая Нога пристроился следить за котелком. Какая-то толстуха ощипывала утку. Другая женщина, помоложе, занималась менее аппетитным делом: искала вшей в голове полуголого ребенка, сидевшего у нее на коленях. На соломе, раскиданной по плиточному полу, устроились старики и старухи, одетые в жалкие лохмотья, а грязные оборванные дети отнимали объедки у собак.