Разгадай мою смерть - Розамунд Лаптон

— Ну если по справедливости, то все-таки мы победили благодаря им.

— Поедем вместе. А пока я рад, что у нас есть немножко времени побыть наедине.

Уильям протянул руку и осторожно убрал с моего лица прядь волос. А потом поцеловал в губы.

Меня охватили сомнения. Могу ли я хоть ненадолго сойти со своего крутого горного склона или преодолеть жесткие моральные рамки, установленные тобой? Я пошла обратно в квартиру, Уильям последовал за мной. Обернувшись, я поцеловала его. Я ловила момент, проживала от первой до последней секунды, ведь он мог оказаться совсем недолгим. Если твоя смерть чему-то и научила меня, то именно этому — минуты счастья слишком дороги, чтобы их терять. Я поняла ценность настоящего, ведь это все, что у нас есть.

Уильям раздел меня, и я сбросила свою старую оболочку, обнажила всю себя. Цепочка с обручальным кольцом уже не висела на его шее. И когда я прохладной кожей ощутила жар тела Уильяма, все мои страховочные тросы оборвались.

Мистер Райт достает из бумажного пакета бутылку вина и два пластиковых стаканчика — их он взял в офисе, в автомате для воды. Как это похоже на него — всегда проявлять заботу и предусмотрительность. Он наливает мне вина, я залпом осушаю стаканчик. Наверное, не слишком благоразумный поступок, однако мистер Райт никак его не комментирует, как не комментировал и мое признание о том, что я переспала с Уильямом. Мистер Райт не выносит оценок, не судит, и за это я ему крайне признательна.

Мы лежали в твоей кровати. Из окна падали косые лучи утреннего солнца. Прислонившись к плечу Уильяма, я пила чай, который он для меня приготовил, и старалась растянуть удовольствие. Кожа еще хранила нежность его прикосновений, и, понимая, что скоро придется покинуть постель и вернуться в обычный мир, я вспомнила Джона Донна, укоряющего Солнце, «старого дурачину», за то, что светило велит ему оставить возлюбленную. Просто удивительно, насколько это стихотворение сейчас подходило мне.

* * *

Вино на короткое время оживляет кровь, мне становится теплее.

— Уильям пошел в ванную и заглянул в туалетный шкафчик, где нашел пузырек с таблетками и больничной этикеткой. Это был фенциклидин. Пузырек стоял там все время. Уильям сказал, что некоторые наркотические препараты запрещено продавать на улице, однако закон разрешает врачам выписывать их пациентам в лечебных целях.

— На этикетке значилось имя врача, выписавшего рецепт?

— Нет, но Уильям сказал, что полиция без труда вычислит доктора Николса по больничному реестру лекарств. Мне стало стыдно. Идиотка, я даже не подумала, что наркотик может находиться на виду, преспокойно стоять на полке. Он ведь был там все это время.

Извини, я начинаю повторяться. Мне все труднее соображать.

— А потом? — спрашивает мистер Райт.

Мой рассказ почти закончен. Собрав последние силы, я продолжаю:

— Мы вышли из квартиры вместе. Накануне Уильям пристегнул свой велосипед цепью к ограде на другой стороне улицы, однако теперь не обнаружил его на прежнем месте. Велосипед украли, оставили только цепь. Уильям взял ее с собой и еще пошутил, что раз мы идем в полицию, то заодно можем заявить и о краже велосипеда.

Мы решили не ползти через пробки на такси, а пройти пешком через Гайд-парк. Завидев перед воротами парка цветочный киоск, Уильям предложил принести цветы к месту твоей гибели и направился к цветочнице.

Пока он выбирал букет, я отправила сообщение для Каси, всего два слова: odcisk palca. Она поймет, что я наконец оставила свой «отпечаток пальца», знак любви.

Вернулся Уильям с двумя букетиками нарциссов.

— Ты говорила, это любимые цветы Тесс. Желтый пигмент в нарциссах помогает спасать зрение детишкам.

Я была удивлена и растрогана, тем что он запомнил эти слова.

Уильям обнял меня, мы вошли в парк. Я словно бы слышала, как ты поддразниваешь меня. Ну да, я страшная лицемерка. Понимаешь, я знала, что отношения с Уильямом не продлятся долго, что он не уйдет от жены. В то же время я сознавала, что это не сломает мне жизнь. Я испытывала не гордость, но облегчение. Наконец-то я освободилась от прежней себя — от той, которой уже не была и не хотела быть. В душе у меня пробились тоненькие ростки надежды, и я дала себе слово, что позволю им расти дальше. Выяснив обстоятельства твоей смерти, я получила право посмотреть вперед и даже осмелилась представить свое будущее — будущее без тебя. Два месяца назад в этом самом парке я сидела на снегу и оплакивала гибель младшей сестры среди голых, безжизненных деревьев, а сегодня здесь царят смех, веселье, пикники, шумные игры и буйство зелени. То же место, но пейзаж совершенно иной.

Возле туалета я сняла с нарциссов целлофановую обертку, чтобы они выглядели как с домашней клумбы, и положила цветы у двери. Внезапно у меня в голове что-то щелкнуло, и память непрошено подала мне знак — точнее, указала на пробел.

— Я ведь не говорила тебе о нарциссах и о том, почему Тесс любила желтый цвет.

— Разумеется, говорила. Поэтому я их и выбрал.

— Нет. Я рассказывала об этом только Эмиасу и маме.

По большому счету я вообще почти ничего не рассказывала Уильяму о тебе, да и о себе тоже.

— Должно быть, ты узнал это от самой Тесс.

Зажав букет в руке, Уильям шагнул ко мне.

— Послушай, Би…

Я попятилась.

— Не смей называть меня Би!

Он приблизился и грубо втолкнул меня внутрь туалета.

— Он закрыл дверь и приставил мне к горлу нож.

Мой голос срывается от прилива адреналина. Да, Уильям разыграл звонок инспектору Хейнзу. Наверное, насмотрелся «мыльных опер» — в больничных палатах их крутят с утра до вечера, я помню это еще со времен болезни Лео. Возможно, Уильям почувствовал себя загнанным в угол, а может быть, я просто слишком увлеклась и ничего вокруг не замечала. Мистер Райт, как всегда, воздерживается от комментариев по поводу моей вопиющей легковерности.

Подростки бросили игру в софтбол и на всю громкость включили музыку. Клерков, отдыхающих в обеденный перерыв, сменили матери с детьми трех — пяти лет. Малышня пищит тонкими, едва сформировавшимися голосами, радостные визги моментально сменяются обиженным ревом и наоборот.

Пусть дети кричат сильнее и смеются звонче, пусть гремит музыка, а в парке соберется как можно больше народу, чтобы на скамейках не осталось ни одного свободного места. Пусть солнце светит ярко-ярко.

Он закрыл дверь туалета и примотал ручку цепью от велосипеда. Кстати, никакого велосипеда и не было. Солнечные лучи едва просачивались через узкие окошки в верхней части полуобвалившейся постройки. Грязные стекла делали свет мутным, больным, превращая его в полумрак кошмарного видения. Толстые кирпичи, пропитанные сыростью, заглушали звуки, доносящиеся извне, — детский смех и плач, музыку из динамиков проигрывателя. Поразительно, насколько тот день был схож с сегодняшним, который мы проводим на лужайке с мистером Райтом, хотя, может быть, в парке каждый день слышатся примерно одни и те же звуки. Запертая в холодном, безжалостном помещении, я, как и сейчас, страстно желала, чтобы дети шумели громче, а музыка играла на всю мощь. На что я рассчитывала? На то, что они услышат мои крики, раз я слышу их смех? Увы, нет. Если бы я только открыла рот, убийца заставил бы меня замолчать при помощи ножа. Значит, на пороге смерти я всего лишь искала утешения в звуках жизни.