Разгадай мою смерть - Розамунд Лаптон

Уильям приставил нож к моему горлу; в темноте металл холодил кожу.

— На самом деле я совсем не такой. Из-за этого кошмара сам себя не узнаю.

Ожидал, что я его пожалею?

Он поднес ладонь с пилюлями к моему рту. Дома я не приняла ни одной таблетки из пузырька, значит, там оставалось не меньше двенадцати штук. Я читала на ярлыке, что их следует принимать раз в сутки по одной и что увеличивать дозировку опасно. Дюжины таблеток с лихвой хватит, чтобы меня умертвить. Помню, Тодд советовал мне принять снотворное, но я отказывалась, потому что не имела права даже на короткое забытье, как бы ни мечтала о нем. Избегать заслуженной боли, которая не должна была прекращаться ни на секунду, значило бы проявить трусость. Вот о чем я размышляла, когда Уильям запихивал таблетки мне в рот, а я безуспешно пыталась вытолкнуть их языком. Потом он влил мне в рот немного минеральной воды и велел глотать.

Стемнело. Вокруг черным-черно, как в глухом лесу. С уходом людей в парке начинается особая, ночная жизнь. Я вспомнила детскую сказку про плюшевых медвежат, которые по ночам приходили поиграть в парк. «Эй, мишутки, айда кататься с горки!»

— Беатрис?..

Мистер Райт осторожно пытается растормошить меня, чтобы я закончила свой рассказ. Он все еще держит меня за руку, но его лица я уже почти не вижу.

— Мне как-то удалось спрятать пилюли за щеками, и с водой я проглотила лишь одну — максимум две, хотя и понимала, что остальные скоро растворятся в слюне. Я хотела сплюнуть, но Уильям все еще светил фонариком мне в лицо.

— А потом?

— Он вытащил из внутреннего кармана письмо Тесс, адресованное мне, — очевидно, то самое, что она писала на заснеженной скамейке перед самой смертью.

Мой голос прерывается. Слезы капают на траву или, может быть, на рукав мистера Райта — в темноте мне не видно.

— Он направил луч фонарика на письмо, чтобы прочесть его вслух, то есть убрал свет с моего лица. Я воспользовалась шансом: опустила голову к груди и выплюнула таблетки. Они бесшумно упали мне на пальто и затерялись в складках.

Ты знаешь, о чем писала мне, но я слышала не твой голос, а его. Уильям читал мне о твоем отчаянии, страхе, горе. Голосом своего убийцы ты рассказывала о том, как бродила по улицам и паркам, боясь вернуться домой; о том, как, подняв голову к темному зимнему небу, гневно кричала на Бога, в которого перестала верить, и требовала вернуть твоего малыша. О том, что считала себя сумасшедшей. Убийца поведал мне о твоей растерянности — ты не понимала, почему я не приехала, не позвонила, не отвечала на звонки. Да, ты была уверена: моему отсутствию есть веская причина, однако голос, что озвучивал строчки, написанные тобой, разрушил твою веру в меня. И все-таки в конце письма я услышала твой тихий зов: «Сестричка, ты так нужна мне, прямо сейчас, в эту самую минуту. Пожалуйста, Би, прошу тебя».

И тогда, и сейчас при этих словах из моих глаз градом катятся слезы.

Он спрятал письмо обратно в карман — видимо, позже собирался уничтожить. Не знаю, зачем он вообще оставил его, зачем прочел мне. Предполагаю, что Уильям испытывал острое желание с кем-то разделить свою вину — так же как я с мистером Райтом. «Сестричка, ты так нужна мне, прямо сейчас, в эту самую минуту. Пожалуйста, Би, прошу тебя». Он хотел, чтобы я признала себя косвенно виновной в твоей смерти.

— А затем? — спрашивает мистер Райт. Теперь ему приходится настаивать, чтобы я вспоминала дальше, но конец уже близок.

— Он отключил мой мобильный и положил его у двери, чтобы я не дотянулась. Потом вытащил из куртки мой шарфик — наверное, прихватил его из квартиры — и завязал мне рот.

Пока Уильям возился с шарфиком, меня переполняли панические мысли. Возникнув одновременно, они хаотично метались, сталкивались друг с дружкой и, не имея выхода, образовывали заторы и пробки — целое шестиполосное шоссе мыслей. Часть из них можно было выпустить при помощи крика, другие — со слезами, от третьих меня избавили бы объятия. В подавляющем большинстве эти мысли носили примитивный, спонтанный характер. Раньше я не подозревала, что человеческое тело способно посылать столь мощные сигналы, и только теперь поняла, какая жестокая пытка — кляп во рту. И даже не потому, что я не могла позвать на помощь — все равно в обезлюдевшем парке никто не услышал бы мои слабые крики, — а по той причине, что у меня не было возможности издать стон или всхлип, вообще хоть какой-нибудь звук.

— Потом зажужжал пейджер. Уильям перезвонил по мобильному и сказал, что выезжает. Видимо, он не мог не появиться на работе — это вызвало бы подозрения.

Я умолкаю и тяжело дышу.

— Беатрис? — слышится в темноте голос мистера Райта.

— Я испугалась, что его срочно вызвали в больницу, потому что у Каси начались роды.

Пальцы мистера Райта крепкие и сильные. Мне нравится ощущать их твердые костяшки в моей ослабевшей ладони.

— Уильям проверил, хорошо ли держится кляп и надежно ли связаны руки и ноги. Он пообещал вернуться и снять веревки, чтобы все выглядело естественным образом, когда меня найдут. Он не догадывался, что я выплюнула почти все таблетки, однако я понимала: если по возвращении Уильям застанет меня в живых, то зарежет, так же как зарезал Тесс.

— Если застанет в живых?

— Я ведь точно не ориентировалась, сколько пилюль проглотила и сколько успело раствориться в слюне. Возможно, и этой дозы хватило бы, чтобы меня умертвить.

Я изо всех сил пытаюсь сосредоточиться на том, что мистер Райт держит меня за руку.

— Он ушел, а через несколько минут запищал пейджер. Уильям отключил мой мобильник, а про пейджер не знал. Я старалась убедить себя, что Кася написала что-нибудь пустяковое. В конце концов, до родов оставалось еще три недели.

Да, как и у тебя.

Мистер Райт гладит мои пальцы, и от его нежных прикосновений к горлу подкатывает комок.

— А потом? — спрашивает он.

— Уильям забрал с собой фонарик. Я очутилась в непроглядной темноте.

Я осталась одна в полном мраке. Тьма была кромешной, черной как смоль. Чернота пахла гнилью и тлетворным страхом. Она ощупывала мое лицо, проникала в рот, топила меня. Я вспомнила наши с тобой каникулы на Скае: ты выныриваешь из моря, счастливая, раскрасневшаяся, и, отплевываясь, радостно кричишь: «Все в порядке, просто наглоталась соленой воды!» Я сделала вдох, и тьма хлынула в мои легкие.

Она двигалась — отвратительное живое существо, что заполонило собой все помещение и, переваливаясь через порог, медленно расползалось снаружи. Ничто не могло сдержать этот зловещий мрак, никакие границы. Тьма утаскивала меня за собой в мертвую пустоту, наполненную лишь беспредельным страхом, — прочь от света, жизни, любви и надежды.

Я думала о маме — о том, как она в шуршащем пеньюаре подходит к нашим кроваткам и я чувствую запах ее крема, — однако воспоминание, накрепко запертое в детстве, не могло рассеять тьму.