«Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2 - Олег Лазарев

Каждый командир считал, что он прав и его машины садятся с правильным стартом. Установить порядок было практически невозможно – был полный штиль. Вышестоящее командование, принявшее решение о посадке обоих полков на один аэродром, никого из командиров об этом не предупредило. Только счастливая случайность не привела к более серьезному летному происшествию, возможно, и не к одному. Для «ила» это обошлось поломкой правой плоскости крыла, для «яка» – потерей винта, выходом из строя мотора и повреждением киля и руля поворота. А Четвериков встретился со своим старым другом, однополчанином по Дальнему Востоку, с которым летал еще на истребителях.

Здесь нас особенно не ждали. Еда и ночлег не были подготовлены. Пришлось воспользоваться сухим пайком. На ночь разместились в каменном помещении на полу без постельных принадлежностей. Спали в летном обмундировании, не раздеваясь, дрожа от холода. Температура внутри помещения почти не отличалась от наружной. Дом не отапливался, и, кажется, в нем даже не было печи. Чтобы совсем не закоченеть, приходилось периодически подниматься и делать разминку. В отличие от других аэродромов, на которых ранее базировалась немецкая авиация, Хотель-Червоны отличался тем, что по всему периметру он был сплошь перекопан окопами, траншеями, ходами сообщения и блиндажами.

Видимо, фашисты собирались здесь крепко обороняться, но драться за него им не пришлось. Не видно было ни следов боя, ни обычных воронок, ни разрушений. Наши войска настолько быстро продвигались, что немцы оставили его без боя. Сразу после перелета началась боевая работа. Летали в основном небольшими группами. Плохая погода не позволяла применять авиацию массированно. Первые вылеты после прорыва обороны выполнялись на поддержку и прикрытие наземных войск, а также ударам по отдельным укрепленным пунктам и очагам сопротивления противника.

По мере приближения к крупному Силезскому промышленному району наши задачи изменились. Понимая, что остановить успешное продвижение Красной Армии не удается, немецкое командование в срочном порядке стало эвакуировать заводское оборудование, материальные ценности, запасы промышленной продукции. Поэтому нам приказали воспрепятствовать эвакуации района. В основном мы наносили удары по железнодорожным эшелонам на перегонах. Плохая погода, сплошная низкая облачность, ограниченная горизонтальная видимость не позволяли выполнять эту задачу днем другим видам авиации. Летали только мы – штурмовики. Работали с полной нагрузкой. Весь личный состав, от моториста и оружейника до командира полка, трудился с большим напряжением.

Война, как известно, требует жертв. Были они и у нас. В районе Кракова зенитками был подбит ветеран полка Николай Остропико, один из любимцев Пстыго. Фашисты схватили его и повесили на телеграфном столбе на окраине города. В нашей эскадрилье не вернулся с задания Иван Цыганков, мастер чечетки, весельчак, любимец полка. Он летел в сводной полковой группе, которую вел Кириевский, и также был подбит в районе Кракова. Не вернулся из второго вылета за день Тоболов, который за год пребывания в полку наконец-то осмелился слетать на задание.

Что с ним произошло – неизвестно. Один из вылетов мог плохо окончиться и для меня. В том полете мы должны были уничтожить эшелоны в районе города Освенцим. Я вел восьмерку на высоте 50–70 метров. Вижу под собой на окраине города барачные постройки – целый поселок, огороженный колючей проволокой. Не могу понять, что это. Может, казармы? Солдат вроде бы не видно. Может, ударить по ним и посмотреть? Нет, думаю, пока не увижу чего-нибудь более стоящего, бить по ним не буду. О том, что я поступил правильно, понял через несколько дней, когда узнал из сообщения московского радио об освобождении города Освенцим, в районе которого находился лагерь смерти. Его-то я и принял за солдатские казармы. Что бы было, если бы я атаковал?

В это время к нам прибыли артисты, второй раз за время нахождения полка на фронте. Небольшая группа дала хороший концерт. Неожиданным для меня оказалось объявление конферансье: «Песня исполняется для летчиков Лазарева и Четверикова». На импровизированной сцене появилась певица и спела песню, название которой я забыл. Песня мне понравилась. Кто подсказал ему назвать мою фамилию, не знаю. Скорее всего, замполит Лагутин.

Прошло около двух недель с начала наступления. За это время был освобожден почти весь юг Польши, включая Восточную Силезию, часть которой являлась германской территорией. Летать на задания с Хотель-Червоны стало далековато. Поэтому 25 января полк перелетел на новый аэродром Накло, находившийся в нескольких десятках километров от Ченстохова. В нашей эскадрилье я летел последним – подбирал машины, которые не смогли вылететь с основным составом из-за неисправности.

С собой взял уже немолодого летчика Свиридова. Летать ему самостоятельно командир полка не доверял, так как не был уверен, что тот справится с задачей. Зная, что лететь будем на исходе дня без выполнения боевой задачи, посадил к Феде в заднюю кабину свою подругу из 2-й эскадрильи Полину Ширяеву, еще не убывшую на новую точку. Посадил ее, чтобы не мытарилась в дороге, как обычно бывало в таких случаях. Кроме того, хотел дать ей возможность хоть раз слетать на боевом самолете, который она обслуживала более двух лет. Шли мы на бреющем. Для большего впечатления от полета я временами делал крутые горки и пологие пикирования, при которых Федя сообщал: «Не надо, Полина боится и просит так не делать».

Паша, так в эскадрилье звали Павла Свиридова, весь полет хорошо держался в строю, но при подлете к аэродрому базирования, непонятно почему, стал отставать и уже перед самым кругом вдруг пошел на снижение и сел на фюзеляж. «Что случилось?» – спрашиваю его. «Мотор стал греться и перестал тянуть», – слышу в ответ. «Как сел?» – «Нормально». Надо же, все было хорошо, и тут, на` тебе, в какой-то паре минут лета плюхнулся рядом с домом. На стоянке в нескольких десятках метров, вижу, стоят Пстыго и Перепелица, старший инженер полка, который за что-то недолюбливал меня.

Подошел к ним, доложил Пстыго о прилете и посадке Свиридова в поле. Как только они услышали о вынужденной посадке, на лицах у них появились кислые гримасы. И все бы для меня обошлось, если бы не увидел товарищ П. Полину, вслед за Федей вылезавшую из кабины. Смотрю, уставился на нее круглыми глазами. Она стоит у машины. Мнется. Наливаясь краской, Перепелица грубо спрашивает: «А это еще что? Как она здесь оказалась?» – «Как видите, привез с собой, попросилась, я и посадил». – «Этого еще не хватало! Вместо того чтобы нормально привезти Свиридова, он больше занимался мотористкой! Вы видите, товарищ командир, до чего дошли у нас летчики: без всякого разрешения стали сажать в кабину кого вздумается. Мало того, что сами могли убиться, так еще и девушку подвергли риску. Было же у нас такое. Помните, Лазарев, капитана Юдина, который разбился в Чапаевске со своей мотористкой? Если не вы, то я сам наложу на него взыскание за такой проступок». Ну ты, товарищ П., и разошелся, подумал я. Неужели Свиридов сел в поле из-за того, что со мной в задней кабине летела Полина? Возили же мы ранее по два-три человека, а раз мне довелось везти и четырех, да еще и винт с втулкой и ничего. Никто даже словом не обмолвился, хотя об этом знал и Перепелица. Пстыго молча слушал инженера и продолжал смотреть на Полину. Как только тот закончил, подозвал ее поближе и спросил: «Ширяева, как долетели?» – «Отлично, товарищ командир», – без доли смущения выпалила Полина. «Ну, раз отлично, надо и поработать. Марш на кухню чистить картошку. А вам, Лазарев, за самовольный привоз моториста семь суток домашнего с удержанием 50 % денежного содержания». Я чуть не выпалил, что денег и так почти не получаю.