«Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2 - Олег Лазарев

В течение полугода каждый месяц начфин батальона, обслуживавшего полк, удерживал с меня 75 % стоимости ремонта, который длился несколько часов. Если учесть, что в марте я безвозмездно подписался на заем в Фонд обороны в размере трехмесячного оклада плюс уплата партвзносов, то станет понятно, что в результате на руки я получал гроши. Деньгами я практически не пользовался – высылал их отцу и сестре, студентке одного из московских вузов. После этого я с конца 1944 года и почти всю первую половину 1945 года денег им не высылал.

Эта поломка, случившаяся по моей вине, была единственной за двадцать лет летной работы. Прошло около двух месяцев с тех пор, как я потерял своего стрелка. Как-то в начале ноября выхожу я из нашей землянки, намереваясь пойти на ужин, и в наступивших сумерках вижу, как навстречу в солдатской шинели топает мой Федя. Уж не померещилась ли мне? Окликнул: «Как ты здесь оказался?» Без привычной улыбки отвечает: «Пришел с того света». Обнялись. Стал расспрашивать его. При этом не мог не заметить, что виновником происшедшего он считает меня. Пришлось рассказать, как все было на самом деле. Он все понял и перестал на меня обижаться. По дороге в столовую он рассказал мне о своих приключениях. Свой рассказ Федюша начал с того момента, как вылетел из кабины и оказался верхом на фюзеляже: «Сижу на фюзеляже. Потоком воздуха меня потащило к килю. Машинально схватился за него руками, но удержаться не смог. Мгновение – и я в воздухе. Долго не мог нащупать вытяжное кольцо парашюта. Наконец увидел: вот оно, большое, красное. С силой выдернул его. Кольцо в руке, но парашют почему-то не раскрылся. Что такое, неужели, как у Кравченко, перебит тросик? (О случае, происшедшем с генералом Кравченко, дважды Героем Советского Союза, мы тогда все знали.) Пока в лихорадке соображал, в чем дело, почувствовал на спине какое-то подергивание и тут же сильный удар. Бросил взгляд на купол. Вот он, надо мной. Еще несколько секунд, и я на земле».

В момент приземления над ним пронесся Ме-109. Раскрой он парашют на большей высоте, туго бы ему пришлось. Из самолета он вылетел на высоте не более 100–120 метров. Для раскрытия парашюта этого было мало. От гибели его спасло то, что самолет в этот момент шел в наборе высоты. Сорвавшись с фюзеляжа, он какое-то время летел вслед за ним по инерции, описывая кривую. Все произошло в какие-то секунды, а сколько пришлось пережить! Для Феди это был первый и последний прыжок с парашютом. В школе воздушных стрелков курсанты практических прыжков не делали, прошли только теоретическую подготовку.

Инструкторы в шутку говорили: «Жить захотите – выпрыгнете и раскроете парашют». Так и вышло. Но на этом его приключения не кончились. Приземлившись, Федя собрал купол парашюта и спрятал его в гуще крапивы, в которую угодил. Заодно зарыл и партбилет. Место отметил камнем, положив его в приметном месте на случай, если потом придется его искать. Немцы, конечно, видели парашютиста и могли появиться в любой момент. Рядом был лес, но он решил туда не ходить, а отсидеться до темноты в крапиве.

Вскоре со стороны леса появилась группа солдат и сразу направилась к дому – хутору, близ которого он сидел. Немцы, очевидно, полагали, что Федя прячется на хуторе или в сараях. Стали их обшаривать. Поиск длился долго. День был на исходе. Ничего не найдя в помещении, немцы уже в сумерках прошли мимо крапивы, в которой он сидел. Не заметив ничего подозрительного, развернулись фронтом и ушли в лес. «Страх, – говорил Федя, – охватил меня настолько, что и в наступившей темноте я никак не мог заставить себя выбраться из крапивы. Мне все время казалось, что сейчас они выйдут из леса и схватят меня. И только когда он немного притупился, я выбрался из укрытия. Ориентиром для движения стали осветительные ракеты, которые выпускались на переднем крае. Кто их давал, не знаю, но по ним я понял, где проходит линия фронта. Как только взлетала очередная ракета, я сразу ложился на землю. Так раз за разом, как только наступила темень, я бросками продвигался к своим. Шел с пистолетом в руке, готовый в любой момент выстрелить».

Далее произошло следующее: «Поднимаясь в очередной раз, получил сильный удар по голове, от которого в глазах проскочили искры. Почувствовал, как в рот впихнули какую-то вонючую тряпку, как потом оказалось, портянку. С заткнутым ртом меня поволокли в неизвестном направлении. По тихому говорку понял, что это русские. Но кто они – свои или власовцы? Разобрать не мог. Затащили в землянку. В ней находилось несколько военных в нашей форме. Старшим у них, как я понял, был майор. С перепугу, несмотря на советскую форму, они показались мне власовцами. Майор стал задавать вопросы, не обращая внимания на мою русскую речь.

В первые минуты от сильного волнения я вообще ничего путного не мог сказать, продолжая думать, что это не наши. И только когда один из находившихся в землянке назвал майора товарищем, понял, что я у своих. Моим россказням, как я понял, они не поверили, сообщив при этом, что сегодня утром немцы сбросили воздушный десант, одетый в такие же комбинезоны, как и я. Сначала меня поместили в отдельный изолятор, а потом к немецким военнопленным. В полк меня отпустили после длительной проверки».

Слушая Федин рассказ, поймал себя на мысли, что не хотел бы попасть в такое положение. Через несколько дней Федя вместе с парторгом полка капитаном Секачом поехал в Литву за партийным билетом. На память о том случае у Феди на лбу и щеке остались маленькие осколки. Второй раз он вернулся ко мне. Не думал я, что снова буду с ним летать. Он показал себя отличным воздушным стрелком, имевшим наибольшее количество боевых вылетов в полку. Веры в его возвращение у меня не было никакой. Еще больше была рада возвращению своего любимого Валя Лалетина. К этому времени она была уже не в моем экипаже, но для их дружбы это не имело значения.

В Кшиве мы ни на минуту не забывали об опасности. Бандеровцы постоянно давали о себе знать. В соседнем полку, как предполагают, после ужина бандеровцы схватили комсорга полка лейтенанта Сороку, связали за спиной руки, заткнули в рот кляп и повесили на двух березах, привязав одну ногу к одной, а вторую к другой. Утром его труп обнаружили летчики, шедшие на завтрак. Не обошли стороной бандеровцы и наш полк, в частности нашу эскадрилью. В день перелета на другой аэродром пропал техник звена Куренков. Искали его долго, но так и не нашли, а через неделю прибывший из Кшиве однополчанин сообщил: «Техник нашелся, всплыл в колодце близ одного из домов, в который заходил к знакомой Ганне». Ребята не раз предупреждали его об опасности, но он отделывался шуткой.

Несколько неприятных минут пришлось пережить и мне. Произошло это за несколько дней до исчезновения Куренкова. В один из вечеров я остался в доме один. Наш ординарец, который присматривал за помещением и одновременно его охранял, ушел куда-то и долго не появлялся. В сенях послышались шаги. Наверное, кто-то из наших, подумал я. Но это был один из местных жителей, ранее бывавший у нас и представившийся одним из родственников давно отсутствовавшего хозяина дома. Нам этот человек не нравился, и ребята называли его бандеровцем. Увидев, что я в помещении один, он спросил: «А где остальные?» Его глаза подозрительно бегали по пустым койкам. Необычное поведение насторожило меня.

Не прошло и пары минут, как он появился снова, опять осмотрел ее, заглянул за угол печи и спросил: «А Мкртчян где? Скоро ли будет?» – «А зачем он вам?» В ответ он буркнул что-то неразборчиво и бросил взгляд на пистолет, лежавший у меня на койке. Я заметил, что руки у него немного тряслись. Сердито посмотрев на меня, он повернулся и вышел. Будучи в доме один, я чувствовал себя очень неуютно. Всякое могло случиться. В это время сквозь окно послышались голоса ребят, шедших в дом. Я рассказал им о непрошеном госте и его подозрительном поведении. Больше мы его не видели.