История одиночества - Дэвид Винсент

чувство одиночества, но некоторое одиночество является частью человеческого удела. Застрявшие на весь день с маленькими детьми могут чувствовать себя настолько одинокими, что впадают в клиническую депрессию; другие, вступившие в брак с добрым, достойным, но скучным и хмурым партнером, могут порой чувствовать себя крайне одинокими[1073].

Критическим фактором является само время. Согласно одному из определений, одиночество – это уединение, которое длится дольше, чем планировалось или хотелось[1074]. Недавние исследования показали, что это состояние представляет собой U-образную кривую с пиками страдания у тех, кто находится в раннем и преклонном возрасте[1075]. Этот вывод соотносится с ростом числа переходов из одного состояния в другое в жизни большинства людей. В начале периода, охватываемого этой книгой, в социально-экономических обстоятельствах индивида было, по всей видимости, мало существенных изменений. В детстве производительный труд и то школьное образование, что было доступно, перемежались друг с другом. Мог случиться переход к ученичеству или период работы в качестве домашней прислуги в возрасте около четырнадцати лет, затем вступление в брак и вскоре семья; после того как дети их покинут, супруги в лучшем случае будут вместе еще несколько лет. Хотя отдельная работа могла быть недолгой, серьезная смена рода занятий едва ли происходила, а переехать оттуда, где родился, можно было только в близлежащие, уже знакомые города.

В период же позднего модерна наблюдается умножение того, что в недавней правительственной стратегии было названо «триггерными точками», а вместе с ним и расширение спектра доступных для выбора форм социальности[1076]. К ним относятся смена школы в детстве, уход из дома ради учебы в университете, переезд с места на место и переход с одного места работы на другое в течение всей жизни, более легкое вступление в интимные отношения и их прекращение, а также удлинение периода, находящегося за рамками воспитания детей, что, в свою очередь, может повлечь за собой дальнейшую смену места жительства или деятельности. В каждой из этих точек существует перспектива периодов изоляции по мере того, как человек рисует новую картину взаимоотношений. Их значение зависит от расчета выгод и затрат, который лежит в основе перемены: ожидаемые выгоды сопоставляются с периодами потерь или неопределенности. Результат может ощущаться как уединение, если результаты трансформации удовлетворительны, или как одиночество, если период приспособления оказывается слишком долгим или если возмещающие выгоды слишком малы. Сегодня поводов для перемен так много, что в ходе опросов бывает трудно найти респондентов, которые никогда в жизни не сталкивались с моментами одиночества. Такой опыт также обусловлен ожиданиями. Одна из причин, по которой респонденты, почти или недавно достигшие двадцатилетнего возраста, так сильно представлены в таблицах об одиночестве, заключается в том, что им труднее оценить, как долго продлится это одинокое время, и они располагают меньшим количеством инструментов для того, чтобы справиться с ним[1077]. Молодой думает, что настоящее никогда не закончится; старый знает, что почти все проходит, даже плохие времена[1078].

Во многих из этих переходных точек сама встреча с одиночеством так коротка, что страдания невелики, а контраст с тем, что Андерссон назвал «добровольным, временным, самовызванным одиночеством», не имеет большого значения[1079]. Это начинает иметь значение, когда элемент выбора ограничен необходимостью и когда нет шанса на спасение в обозримом будущем. Вот когда время становится наиболее угрожающим фактором. Одним из самых плодовитых авторов в истории «Массового наблюдения» была Глэдис Лэнгфорд, записывавшая свои ежедневные мысли и дела в период между 1936 и 1940 годами. Ее брак был расторгнут вскоре после его начала из-за ухода мужа. И вот, когда ей было уже под пятьдесят, никогда больше не вышедшая замуж и не получающая удовольствия от карьеры учителя, она с горечью описывала свое бесконечное одиночество, нарушаемое лишь случайными визитами Леонарда, женатого любовника. «Черная собака меланхолии лежит сегодня на моих плечах», – писала она. –

Мне не хватает денег, а еще меньше у меня желания выходить из дома. Я думала, что, может, Леонард зайдет сегодня, но он, конечно, не пришел, поэтому я лежала в кресле, читала или писала и сожалела о прошедшем времени и ушедших друзьях. Новых я не завожу. Да и как? Я не принадлежу ни к какой «корпорации» и если приезжаю в гости, то, как правило, других гостей там нет, тогда как ненависть, которую вызывает во мне выход из дома, становится все острее. Я чувствую себя так, будто уже наполовину мертва[1080].

Нелла Ласт, которая вела дневник примерно в то же время и с которой мы уже встречались (в годы войны она искала общества в волонтерской работе в Барроу), была замужем, но за мужчиной, с которым не могла общаться. Разлученная с детьми, она оказалась одна в полупустом доме. С помощью запоминающегося образа описала она свои попытки привлечь внимание мужа, лишь бы нарушить тишину: они «были похожи на попытку зажечь спичку о клочок сырого мха»[1081]. И Глэдис Лэнгфорд, и Нелла Ласт были бесправными женщинами, которые не могли избежать долгосрочных последствий ошибочного выбора мужа и преобладающих представлений о супружеском согласии. Нелла Ласт еще могла найти моменты приятного уединения в однодневных поездках в близлежащий Озерный край, но в основе ее жизни лежало глубокое, непреходящее одиночество.

В тех случаях, когда интимные отношения были успешными в течение долгого времени, еще сильнее была боль от возможной утраты[1082]. В этой точке всякий значимый выбор остался в прошлом. Не было ни перспективы для пересмотра, ни средств для достижения нового баланса между желательным и нежелательным состояниями одиночества. Соболезнования оставшихся в живых друзей и родственников скорее усиливали чувство скорби, чем облегчали его. Сближение с кем-то другим могло казаться предательством ушедшего партнера[1083]. Как объясняла в середине XIX века Гарриет Мартино, страдания тех, кто столкнулся со смертью, лучше всего переживаются в тишине[1084]. Максимум, доступный им, – это то, что можно назвать скорбным уединением, когда оставшийся в живых переживает самое страшное горе, продолжая разговаривать с покойным возлюбленным. Этот опыт может закончиться постепенным возвращением в общество или же еще большим ухудшением самочувствия и даже смертью, особенно в течение первых двух лет. В послевоенный период ряд организаций начали участвовать в выполнении традиционной роли церкви по оказанию поддержки тем, кто находится в трауре. Cruse Bereavement Care, основанная в 1959 году, и другие общественные организации, в том числе Национальный совет по вопросам брака, предлагали консультации тем, кто остался один в результате смерти близкого человека или вследствие разрыва отношений[1085]. Под угрозой