Машина страха - Антон Чиж

– Но как же… – проговорил Прибытков в глубоком изумлении. – После всего, что мы пережили, завтра опять терпеть унижения в участке?

Он обернулся за поддержкой к своим. Остатки кружка спиритов безмолвствовали. Нинель тоже помалкивала. А Люция не отходила от Калиосто.

– Господин Прибытков, убийца должен быть обнаружен, и он будет обнаружен…

Лебедев хоть и был занят исцелением, но отметил: страшен бывает бесценный друг. Натурально страшен…

Господа расходились в молчании. У Афины случилась истерика, Вера увела ее в спальню. Последними в прихожей оказались Калиосто с Люцией. Гипнотизер старался держаться молодцом, повязка вокруг головы придавала ему вид бравый и героический.

– Простите, что так вышло, Родион Георгиевич…

– Примите мои самые искренние извинения, – ответил Ванзаров. – Не сумел предвидеть, что мадемуазель Волант потеряет терпение… К счастью, обошлось…

– Вы были правы: это не она, – сказала маленькая женщина.

Ванзаров чуть заметно поклонился.

– И перед вами, мадемуазель, виноват: испортил ваше пророчество…

– Будущее неизменно, – ответила она, прижимаясь к руке Калиосто, будто он один мог защитить от невзгод.

– Что нас ждет в этом будущем? – спросил Ванзаров.

– Мы все умрем…

– И на том спасибо…

Глухая и непроглядная ночь разлилась по чердаку, заполнив каждую щелочку. Голуби спали. Так тихо, что каждый звук хорошо слышен. Курочкин лежал на каменной крошке и жалел, что Ванзаров приказал вынуть из барабана патроны. Брать такого зверя с пустым револьвером – лихачество. Железкой много не испугаешь.

Курочкин прислушался и уловил еле заметный шорох. Кто-то приближался. Ступает осторожно, не спеша. Он выставил ухо. В самом деле: крадется. От чердачной двери донесся скрип крошки. И затих. Курочкин понял: человек сообразительный, ловкий, ступает по деревянным перекрытиям, чтобы звука не было. А у него патронов нет.

Не слишком высоко вспыхнул шарик света. Наверняка потайной фонарь подняли над головой. Вещь полезная: светит в одну сторону. Сзади совсем не виден.

Свет начал двигаться к балке, с которой сняли Иртемьева, постоял и переместился к голубятне. Замер, опустился вниз. Скрипнула дверца. Разбуженные птицы заволновались. Настал самый удачный момент: тот, кто залез в голубятню, ползет на карачках, беспомощен.

Курочкин вскочил, как пружина, и в два прыжка оказался у открытого лаза. Потайной фонарь светил от него, пряча филера в темноте. Он нацелил револьвер:

– Выходи… Попался…

Черное пальто и шляпа, глубоко насаженная на голову, укрывала. Курочкин не мог понять, кто это. Человек не спешил сдаваться. Попятился назад, пролез в отверстие, поднялся и стоял спиной.

– Руки подними, господин хороший…

Человек послушно развернулся. Курочкин смотрел в глаза и не мог отвернуться. Опустил оружие, потом поднял руку и приставил дуло к виску. Щелкнул спусковой крючок. Еще и еще… Патронов в барабане не было.

Захватив горсть камешков, Ванзаров швырнул в еле различимое лицо. Раздался крик боли. Лицо нырнуло в ладошки. Раненый попытался скрыться в темноте, но Ванзаров настиг его и заставил упасть лицом в кирпичную крошку.

– Курочкин, ко мне!

Из темноты выплыла фигура филера. Афанасий пребывал в глубоком изумлении…

– Это что же такое было, Родион Георгиевич? – пробормотал он.

– Приказал же: не смотреть в глаза! – крикнул Ванзаров, прижимая коленом спину лежащего. – Вяжи руки…

– Слушаюсь… Медуза Горгона, да и только…

Курочкин защелкнул на запястьях французские цепочки и поднял задержанного. На всякий случай надвинул шляпу на лицо. Чтобы спрятать страшные глаза.

– А ведь взяли, господин Ванзаров… Какого зверя изловили…

– Взяли, Афанасий… Взяли…

– Как говорится, на всякого мудреца довольно простоты…

– Верно: чем проще ловушка, тем надежнее…

Ванзаров ощутил такую усталость, будто не спал неделю. Он попросил Курочкина отойти в сторону на всякий случай, сдвинул шляпу на затылок и посмотрел в знакомое лицо.

– Я не боюсь, – сказал он. – Страх – это глупость. А для меня – непозволительная роскошь…

Медуза Горгона улыбнулась ему.

Адель Ионовна слушала. Глаза ее прекрасные полнились слезинками. Ванзаров готов был укусить себя за язык, но продолжал и продолжал рассказывать. Она слушала мужественно. Так подробно, как сама попросила. Как он не описал сегодня утром в докладной записке для Бурцова и Зволянского.

– Как это ужасно, – проговорила она. – Главное, что все кончено… Теперь окончательно. Я знаю, из-за кого погибла моя маменька… И мой отец… Конечно, мне остается сожалеть, что была с ним несправедлива. Это участь детей: жалеть о поступках, которые не исправить…

– Знание бывает трудным, – сказал Ванзаров.

– Нет, Родион Георгиевич, я этого и хотела. Знать и наказать…

– Наказанием занимается министерство юстиции…

– Надеюсь, что оно будет заслуженным.

Чиновник сыска не мог сказать правду: до наказания было далеко. Убийца пойман, но отправить его на каторгу будет непросто. Как бы ни старался судебный следователь по особо важным делам.

– Первое завещание вашего отца найдено…

Адель Ионовна печально кивнула.

– Да, господин Бурцов постарался, чтобы оно исчезло…

– Сохранился черновик, который имеет равную силу, – сказал Ванзаров, протягивая сильно помятый и разглаженный лист.

Она приняла с осторожностью, разглядывая быстрый почерк.

– Обнаружили в кабинете отца?

– В кармане вашего дяди. Хотел предъявить в качестве доказательства своей невиновности…

– Благодарю… Только это мало что дает. Предстоит долгий процесс с моей юной мачехой.

– Процесса не будет, – Ванзаров вынул потертый конверт с засохшими пятнами. – Вероятно, это завещание потерял господин Клокоцкий… Печать его, подписи свидетелей Хованского, Прибыткова и Погорельского. И дата верная… Открывать рекомендую нотариусу. Тем более срок оглашения – завтра. Осталось потерпеть несколько часов, чтобы войти в права наследования…

Она приняла конверт и прижала к груди.

– Вы настоящий рыцарь, Родион Георгиевич…

Таким он себя не считал. Скорее, наоборот. В его поступке был не только неизбежный выбор между двумя молодыми женщинами и наследницами, но и вызов совести. С совестью Ванзаров был в ладах. До сегодняшнего дня. И хотя ничего противоправного не совершил, не сжигал завещание, как Бурцов, все равно ощущал, что, отдав оба завещания, не оставил мадам Иртемьевой малейшей надежды. Теперь ей остается уповать на милость падчерицы. И крохотный пансион, чтобы не отправиться на панель. Шансы стать бланкетной у Афины Петровны были велики. Ванзаров знал, что причиной этого может быть его выбор. Одной доставалось все, другой – ничего…