Ольга, княгиня воинской удачи - Елизавета Дворецкая

– Какая самовильная трава? – тут же вскинулся Держанович. – Я не знаю такой. Где она растет? На что похожа?

– Берут самовильную траву в ночь на Еньов день. Как настанет полночь, раскроется небо, звезды все воссияют, будто свечи пасхальные, все травки поклонятся, и только одна будет стоять прямо, как свеча, и звезда на нее сядет. Это и есть трава самовильная – в ней великая сила. От хворей исцеляет, раны лечит, счастье приносит.

– Где ее искать?

– Тебе нет пользы о том знать, – усмехнулась старуха.

Была она весьма древней по виду, тонкая кожа, почти бурая от многолетнего загара, плотно обтянула скулы, чтобы хватило сложить многочисленные морщины на щеках. Подбородок ее выпячивался, а глаза глубоко ушли во впадины, и оттого казалось, что бабка смотрит уже с того света. Но Колояр не робел: он с детства привык вести речи о травах с такими же бабками. С того света им сию премудрость лучше видно.

– Почему – нет пользы? – Отрок обиделся. – Я все травы знаю, все приемы… Какую когда брать, с каким обрядом, с каким даром, с каким словом… Только в наших краях не растет травы самовильной, а то я бы и ее знал.

– Она потому самовильная, что владеют ею самовилы. И дадут не всякому, а только сестре своей. Раз в год, в Еньову ночь, поднимается трава, и та, что сама силой небесной полнится, ее возьмет.

– Это кто же?

– Калиница. Солнцева Невеста. Как обход свой она завершит, всем судьбу даст, тогда возьмет для князя твоего самовильную траву. Если вы попросите хорошенько.

С этим баба Велка удалилась.

– Что она несла такое? – спросил Ингвар. – Я не понял.

– Она очень даже дело говорила, – еще раз слегка обиделся Колояр. – Нам, княже, повезло, что мы на самое Купалие сюда попали.

– Ну, ты у нас зелейник, ты и ищи вашу траву самовильную.

Ингвар опять лег. Так непривычно было – лежа в доме, видеть море вдали за окном, будто через дверь. Но ему, князю, было совсем невместно искать какую-то девку, чтобы добыла ему какую-то травку…

Девки, травки! Сама необходимость думать об этом причиняла досаду. На уме у Ингвара были дружины и сражения. Он хотел знать, как дела у Мистины в Вифинии, и бесился от полной невозможности хоть что-нибудь выяснить. Если Мистине повезет и поход в конце концов окажется успешен – если удастся взять хорошую добычу и так напугать греков, чтобы сами предложили мирный договор, – то он, князь, будет спасен от позора. Кто бы что ни думал о его собственной неудаче – упрекнуть вслух не посмеют.

А если поход на восток от Босфора провалится окончательно… Если Роман пришлет войска и разобьет Мистину… Русь не просит Ингвару срама и напрасной гибели людей. Тогда и ему лучше было бы погибнуть…

Целыми днями, с тех пор как боль перестала заслонять белый свет, а слабость – давить мысли, Ингвар думал только об этом и мучился от невозможности что-то узнать и что-то изменить. Сейчас от него не зависело ровно ничего – ни дела, ни даже решения. Куда идти, что делать, когда отступать – все это он передал Мистине. Тревога и неизвестность так мучили его сейчас, когда он лежал в опочивальне Калимирова дворца и целыми днями смотрел на море через окно, что хотелось заснуть и проснуться, лишь когда все будет решено. Когда победа или гибель встанут на пороге.

И он многое отдал бы за то, чтобы подняться на ноги поскорее. Этим летом ему было уже не воевать, но человек решительный, Ингвар тяжело переносил беспомощность. Когда Боян предложил ему выйти на гулянья Еньова дня, он сперва удивился: куда гулять, когда на ногах не стоишь?

– А ты лежи, – улыбнулся Боян. – Посмотришь на Калиницу, попросишь ее о судьбе и здоровье. Солнцева Невеста тебе поможет.

Ингвар только вздохнул. Зависеть от какой-то там Солнцевой Невесты, наряженной девчонки, ему, мужчине и князю, казалось досадно и унизительно. Но он понимал: в этих девчонках на велики дни собирается божественная сила, и пренебрежет такой помощью, раз уж ее предлагают, только чванливый дурак.

Размышляя о походе на Греческое царство, Ингвар не задавался вопросом, как будет отмечать Купалие. А если бы и задумался, то определенного ответа дать бы не смог. Ну, может, сказал бы он, буду сидеть в какой-нибудь мараморяной хате и пить вино. Может, ждать утра, чтобы отбивать удар катафрактов – пять тысяч спафий[47]. А может, меня уже похоронят и я буду пить пиво за столом у Одина.

Одного он никак не мог предположить – что вечером самого длинного дня в году будет, как мирный оратай, лежать на поляне под березой, глядя, как красивые девы в пышных венках притоптывают в кругу. Но именно так и вышло. У него на глазах шествовала через луг девичья дружина и несла на плечах престол с Солнцевой Невестой. С головы до ног укутанная большим красным покрывалом, та казалась чем-то вроде раскрашенного идола. Над головой ее возвышался огромный венок из длинных стеблей травы, они окружали ее широким зелено-золотистым кольцом, будто лучи – солнечный лик. У основания этого венца шло обрамление из трех рядов цветочных головок: розовых, белых, голубых. Ингвар понятия не имел, как эти цветочки называются, но смотрелось красиво.

И не верилось, что под этим священным покровом – живая девушка. Даже когда она, будучи опущена вместе с носилками наземь, вставала и кланялась, все равно не верилось. Слепая под слоями ткани и немая из-за запрета говорить, она находилась на этом свете лишь телесно.

пели девушки, шагая через луг вдоль рощи.

Вся дорога по опушке была устлана охапками трав и венками: проходя над ними, Солнцева Невеста передавала им свою силу, и весь год эти венки потом хранили как оберег дома, людей и скотины.

Почти всю эту траву собрали Ингваровы отроки: шутили, что общипали округу Несебра и оставили голодными местных коров. Освященная Солнцевой Невестой зелень предназначалась на подстилки раненым. У тех все шло своим чередом, и пути соратников непоправимо расходились: одни поправлялись, другие – наоборот. За последние дни еще несколько человек умерло: глубокие раны гноились, воспалялись, и никакие травы не могли здесь помочь. Ингвар каждый день допрашивал Держановича и прочих лечцов о состоянии раненых: еще человек десять было таких, кого они выходить не обещали.

Женщины приносили хворых детей и клали на пути Солнцевой Невесты; девушки, несущие носилки, осторожно переступали через них, и матери верили, что вскоре их чада поправятся. Окрестные жители, все в зеленых венках и праздничных нарядах – белое с черным и красным, – стояли вдоль дороги и весело кланялись шествию.