Ольга, княгиня воинской удачи - Елизавета Дворецкая

Вдруг раздался свист. Вскинув голову, Буеслав увидел впереди тучу пыли.

– Греки! – крикнул кто-то из отроков.

И ясно было: это не греки – селяне с пожитками, а греки – воины.

С той стороны, куда бежали жители, навстречу Буеславу несся отряд греческой конницы.

– Стой! – рявкнул Буеслав. – Стена щитов!

Судя по величине пыльной тучи, приближалось к ним человек пятьдесят. Несмотря на ловкость, с какой черниговцы сидели верхом, сражаться так они не решались, да и скакуны их были к такому не очень пригодны.

Покинув седла, черниговцы согнали лошадей в круг и оставили человек пять их стеречь. Прочие быстро надели шлемы с бармицей до самых глаз, взяли щиты: после победы на Сангарии передовой отряд получил самое лучшее снаряжение. Выстроили стену глубиной в три ряда, выставили навстречу грекам длинные крепкие копья, греческие же пики, готовые принять всадника вместе с конем.

Приближаясь, греки выпустили стрелы. Ряд сомкнутых щитов стал похож на спину длинного ежа, но убитый оказался всего один: стрела попала отроку прямо в глаз. Из третьего ряда полетели ответные стрелы, и пара всадников рухнули с седел.

До столкновения оставалось несколько мгновений.

– Перу-у-ун! – во весь дух завопил Буеслав, и его низкий, дикий голос сам был будто знак присутствия божества.

– Перу-ун! – завопили все за ним, призывая бога принять участие в его любимом действе.

И тут случилось удивительное: греки придержали коней, развернулись и помчались прочь!

Едва опомнившись, русы схватились за луки и послали им вслед стрелы, но без особого успеха.

– Стоять! – рявкнул Буеслав, ожидая, что греки развернутся и вновь помчатся в лоб.

Отроки ждали, слушая, как удаляется грохот копыт. Потом он стих. Оседала пыль, мешаясь с сумерками над дорогой.

И вот русы остались на истоптанном поле одни. Лишь лошадь бегала в отдалении, у рощи из ольхи и вяза, волоча за собой мертвое тело. Еще одно тело лежало вдали, на усеянной стрелами дороге.

– Разойдись, – велел наконец Буеслав.

Напряжение схлынуло. Посовещались, как быть дальше. Идти сегодня вперед, вслед за умчавшимся конным отрядом, не тянуло. Как знать, что там, впереди? Может, крепость, где спрятались греки? Может, целое войско, а эти конные только заманивали?

– А скорее, засада! – решил Буеслав. – Они ждут, что мы сейчас за ними поскачем, а они накроют откуда-нибудь.

– Вон в той роще в самый раз засесть! – согласился Гудила, десятский.

– Ушла добыча-то! – ворчали черниговцы. – Гнались за ними полдня, а теперь шиш!

Но преследовать беженцев в темноте, в незнакомой местности, каждый миг ожидая засады от неведомого числа противника, Буеслав не решился.

В густеющих сумерках вернулись в последнее пройденное село – совершенно пустое. Отроки бранились, поддавая ногами разбросанные в поспешном бегстве тряпье и черепки – вот и вся добыча. Целый обоз жителей с лучшим добром и церковной утварью ушел вперед, под прикрытие всадников. Поели хлеба и копченого мяса из седельных сумок, выставив дозоры на окраинах селенья, и легли спать.

Утром двинулись обратно. Вставало солнце, обещая такой же ясный и жаркий день, небо было оглушительно голубым – такого не бывает на Руси. Кое-кто заикался о том, чтобы пойти дальше на юг, но Буеслав приказал разворачиваться: за ночь беженцы ушли так далеко, что их не достать, или спрятались в укрепленном месте. А вот греческие всадники могли вернуться – и в куда большем числе, чем вчера. Надеяться на подкрепление здесь не приходилось: Ивор с пешим отрядом только сейчас выступает ему навстречу от побережья, их разделяет два пеших перехода.

Ехали через поля, уже пройденные вчера. По пути высматривали беженцев. Вошли в село, даже чересчур переполненное людьми, скотом и повозками – здесь ночевали оставшиеся за спиной у русов. С криком и свистом черниговцы влетели в село.

– Прокатоволи! – уже привычно кричали русы на ломаном греческом. – Эла! Вперед шагай! Живее!

Часть народа разбежалась, бросив скот и пожитки; часть русы успели окружить, отобрать какое у кого было оружие – дубины и топоры, редко копья – и при помощи тех же копий вынудили развернуть повозки и вести упряжной скот в обратную сторону.

С пленными, повозками и скотом шли медленно. Сзади, как обычно, тянулись клубы дыма…

Еще до полудня прискакал отрок от Влазня – его Буеслав с десятком посылал вперед, проверять путь и высматривать новую добычу.

– Конница идет навстречу! – закричал отрок. – Как вчера! Только больше!

– Йотуна мать, что ж вы раньше… – Буеслав в досаде огляделся.

Позади остались вытоптанные и подожженные поля, две оливковые рощи с незрелыми плодами. Впереди лежали заросли низкорослого дуба, ясеня и ольхи, дорога проходила их насквозь. Буеслав пытался быстро сообразить: вернуться назад, на поля, где больше простора, или идти вперед, чтобы встретить врага в роще.

– Сколько это – больше?

– Под сотню видели. Или, может, две…

– Вперед! – решил Буеслав. – Обоз назад! Гудила, стережешь добро! Идем к роще, там ставим стену.

Один десяток поворотил назад и погнал обоз со стадом обратно к нивам. Огонь полз по полю несжатого зрелого проса, но еще сюда не добрался. Остальные устремились вперед. Буеслав рассчитывал, что под прикрытием леса конница хотя бы не обойдет их строй с боков.

Уже был слышен топот. Черниговцы спешились, отогнали лошадей к опушке, образовали стену глубиной в пять рядов и перегородили дорогу.

И вот греческая конница вошла в рощу и устремилась им навстречу. Буеслав лишь мельком успел подумать, откуда стратиоты взялись на севере, где русы вчера прошли и ничего подобного не встретили. Строй ощетинился длинными пиками – такими сами греки встречают своих обычных врагов-сарацин, тоже конных. Дрожала земля под ногами.

– Перу-у-ун! – взревел Буеслав.

Этот грохот копыт, это дрожанье земли отрывали душу от тела, выносили ее куда-то выше и правее, откуда ей было удобно наблюдать за телом и руководить им. На себя самого Буеслав в такие мгновения смотрел как бы со стороны, и кто-то другой прямо у него в голове отдавал приказы, что делать. Говорят, это голос Перуна, и он берет в свои руки истинных бойцов. И сам управляет ими, не давая права голоса человеческой природе – той, что дрожит за свою жизнь. Перун не ведает страха, и предавшиеся ему в ходе сражения тоже не помнят страха. Они знают, что могут умереть, как и все, но это знание не управляет ими.

Над греческим строем вились длинные узкие стяги с крестом и хвостами; греки тоже что-то кричали, и черниговцы уже разбирали знакомое «Кирие элейсон» и «Кинесон!».

Полетели стрелы, вонзились в щиты. Первый ряд отчетливо видел, как греки на скаку убирают луки в чехлы и достают из-за спины копья.