Кроха - Эдвард Кэри

– Жак, что стряслось? – крикнул мой хозяин.

– Убийство! Убийство, убийство, убийство! Убили моего парня. Моего мальца.

– О Жак! – вскричала я. – Бедняга Жак!

– МАЛЕ-ЕЦ! – ревел безутешный Жак.

К этому времени вся жизнь в городе замерла. Двери, окна, ставни – все было на запорах. По улицам ходили мужчины и объявляли, что смертная казнь ждет всякого, кто укрывает у себя швейцарских гвардейцев из дворца Тюильри. По ночам в домах производили обыски. В ходе этой охоты переворошили весь город. Но если швейцарские гвардейцы покинули свои позиции, значит, более не существовало преграды между королевскими особами и простолюдинами, и теперь все должны были слиться в общей пляске плоти. Я не знала, жива или мертва Елизавета.

– Помогите, – рыдал Жак. – О, помогите!

Чуть позже знойным утром, когда я сидела у себя в мастерской, воздух вдруг потемнел. Я подошла к окну, распахнула его, и тотчас комната наполнилась жутким жужжанием. Оказалось, на оконном стекле сидели тучи мух и застили дневной свет. Вдоль бульвара двигалась гигантская плотная масса мух. В те дни все парижские улицы были завалены трупами.

Ополченцы с трехцветными ленточками на груди встали у нашей двери и принялись дубасить в нее кулаками, требуя назвать подданство моего хозяина.

– Он Куртиус, – закричала вдова. – Тот самый Куртиус!

Но ополченцы, похоже, пропустили ее слова мимо ушей и задали тот же вопрос моему хозяину, а он ответил, что родом из Швейцарии. Тогда они спросили, есть ли еще в доме швейцарцы, и мой хозяин ответил, что да, его давняя ассистентка, женщина, тоже родом из Швейцарии.

– Два швейцарца, – рявкнул один из них. – Так и запишем.

– Они благонадежные граждане Франции, – заявила вдова. – Оба!

– Но они же из Швейцарии.

– Их дом здесь.

– Они швейцарцы. Их дом в Швейцарии.

– Они не сделали ничего плохого.

– Поглядим. Два швейцарца. Так и запишем.

Когда они ушли, вдову всю трясло.

– Клянусь, вам ничего не угрожает, – заявила она Куртиусу. – Даже ей.

– Благодарю! – Такого великодушия я от вдовы не ожидала.

– Довольно! Не хочу этого слышать!

– Но я вам благодарна. Это первые добрые слова, которые вы мне сказали.

– Первые? Хватит об этом. Ты была полезна.

Я ушам поверить не могла.

– Я? Полезна?

– И вот что, Крошка, – добавила вдова. – Еще одно. Полагаю, ты захочешь это узнать. Твоя принцесса жива-здорова. Они все живы, их держат в крепости Тампль. Они сидят под замком, но все живы. Это известие пришло несколько часов назад. Я знаю, тебе это будет интересно.

– О, благодарю вас!

– А теперь прочь с моих глаз!

– Да, я уйду.

– Так уходи.

А моему хозяину она сказала:

– Я уж и не знаю, какие теперь законы. Они так быстро меняются. Я ничего не понимаю. Она вот понимает. Она понимает больше моего. Только она может разобраться, что сегодня происходит. Только такая проныра, как она!

И что на нее тогда нашло, отчего она разоткровенничалась? Неужели мы в опасности, коль скоро она так пала духом? Наверное, она боится, что нас выселят, подумала я. Она этого очень сильно боялась.

Наше благоденствие на бульваре дю Тампль, похоже, подходило к концу. Флоранс Библо, наша кухарка, взяла расчет тем же утром. Она заявила, что в жизни не работала на швейцарцев. На следующий день пришли еще какие-то люди и начали задавать массу вопросов, потом захотели осмотреть здание, что-то записывали в блокноты, называли моего наставника не иначе как «швейцарец Куртиус из Берна» да обвиняли его в том, что никакой он не патриот и не гражданин. Только лишь потому, что Жак с жаром подтвердил благонадежность Куртиуса, того тотчас же не арестовали и не увели.

Агенты наведывались в Обезьянник ежедневно, рыскали по комнатам в поисках уличающих предметов.

– Мы не совершили никаких преступлений! – орала вдова.

– Вы укрываете швейцарцев!

Большой Обезьянник снова открылся для посетителей. Луизетта стала излюбленным способом казни по всей стране; эту машину начали производить на специальной фабрике, открывшейся на рю Муфтар. Но теперь ее название изменилось: поскольку луизетта очень многим напоминала о низложенном короле[14], ее переименовали в гильотину в честь врача, который долгое время пытался найти более гуманное средство умерщвления преступников.

Дабы отвлечь от себя всякие подозрения, вдова и наставник разместили самых презренных персонажей вместе в одной части выставочного зала. Королевская семья была отправлена в старую клетку, где некогда содержался бабуин Лазарь.

Мой наставник, находившийся теперь под надзором новых властей Парижа, не оставлял надежд соединиться с вдовой и все ждал, когда она призовет его к себе в старый Обезьянник.

– Она придет ко мне, Мари, теперь уже скоро. Она ко мне придет. Я ей нужен. Шарлотта! Когда захочешь, в любой день, только постучи! Вот он я. Стены между нами рушатся.

– Я рада за вас, сударь. Она и правда сильно изменилась.

Выйдя как-то ночью из мастерской, чтобы навестить восковых людей, тихо дремлющих в зале, я чуть не споткнулась о вдову, которая стояла, коленопреклоненная, перед манекеном своего покойного супруга и зашивала ему расползшиеся бока. Завидев меня, она разволновалась, обругала за то, что я подглядываю, и, поднимаясь с колен, слегка толкнула манекен. Мне показалось, что внутри у него раздался металлический звон.

Однажды утром я увидала на бульваре Андре Валентена, парня с широко расставленными глазами, который беседовал с Мартеном Мийо через нашу ограду. Когда я подошла к ним, Валентен удрал.

– Что он хотел? – поинтересовалась я.

– Денег, разумеется, – отвечал Мартен. – Как всегда.

– Он что, умирает с голоду?

– Нет, но живет впроголодь.

– Лучше с ним не связываться. Он не вызывает доверия.

– Но, во всяком случае, он француз.

А двадцать пятого августа мы потеряли пятерых работников. Все они отправились на войну, и мой храбрый Жорж вместе с ними, как и тридцать тысяч призывников, набранных в армию по приказу Временного исполнительного комитета. Мы помахали им вслед, и под барабанный бой они, как и другие молодые мужчины, покинули Париж. И уже не вернулись.

«Вылепи меня!»