Кроха - Эдвард Кэри

– Ах ты дрянь, маленькая дрянь! – срывающимся голосом завизжала вдова. – Сделайте же что-нибудь, Куртиус! Как она смеет! Без меня вы все валялись бы в сточной канаве! Без меня ничего этого не было бы! На мне держится весь этот дом! Я управляю тут всем. Вы не знаете, какое это тяжкое бремя! Вы не знаете, как меня все это убивает!

– Так умрите! – крикнула я из коридора, стремительно направилась в свою мастерскую и сильно хлопнула дверью – странно, что при этом дом не обрушился. Там я посидела немного и поплакала, уткнувшись в свой окровавленный рукав. Потом, успокоившись, начала собирать свои вещи, уверенная, что уж теперь-то меня точно выставят вон.

Наконец ко мне пришел Жак с бутылкой вина. А вскоре за ним следом появился и хозяин.

– Те головы – важные исторические свидетельства, – изрек он.

– И это все, что вы можете сказать?

– Ну, знаешь, Мари, ты вела себя слишком жестоко.

– Что-нибудь еще?

– Думаю, я должен тебя поблагодарить. Благодарю тебя.

– Что-нибудь еще?

– Вдова сидит с сыном.

– Что-нибудь еще?

– У меня коленка ноет.

– И поделом вам.

– Не знаю, что на тебя нашло, но это нельзя так оставить. Ты должна извиниться. Но не сейчас. Сейчас оставь ее в покое. – Он вздохнул. – Ты была совсем не похожа на себя, Мари.

– Что ж, полагаю, я начала просыпаться.

– Никогда не видел ничего подобного. Что с нами происходит?

– Меня вынудили.

– Мари, – произнес он тихо. – Ты мне поможешь с головами?

– Да, – ответила я, помолчав. – Помогу.

И мы принялись работать. Все вдруг стало как прежде.

– Сударь, – спросила я, – как там было? В Бастилии?

– По-моему, все было ужасно.

– Вы, должно быть, вели себя отважно, сударь.

– Да, пожалуй.

– Вам не было страшно?

– Давай сосредоточимся на работе.

– Все я пропустил, – подал голос Жак. – Очень жаль. Хотелось бы поглядеть.

– Вам тоже хотелось бы посмотреть, сударь?

– Ну, Мари, мы были там недалеко.

– Мы сидели в кафе «Робер», – уточнил Жак. – На набережной Сен-Поль.

– Сударь, это правда?

– Отвел его туда, – продолжал Жак. – От греха подальше.

– Правда, сударь?

– Я умею обращаться с головами, Мари. А быть капитаном гражданской милиции – это, боюсь, не мое. Вот с головами я чувствую себя уверенно. С ними я как рыба в воде, понимаешь?

– Ты правильно поступил, Жак.

– Только жалко, что я все пропустил.

– Головы, понимаешь, вот как эти.

Те две головы привнесли что-то новое в атмосферу дома. Они пробудили мой норов, они рассекли вдове губу, а мне – костяшки пальцев, и они еще совершили нечто совершенно невероятное: вернули Эдмона с чердака. Вдова поселила его в своей спальне. Она не позволила мне приблизиться к нему в ту ночь, но на следующий день я принесла туда сверток тканей, немного белого полотна, нитки, иголку и ножницы.

– Что это? – вопросила вдова, преграждая мне путь в свою комнату. Она меня теперь побаивалась или мне так показалось?

– Это для Эдмона, – ответила я.

– Тебе нельзя заходить в этот коридор.

– Думаю, ему понравится.

– Тебе нельзя входить.

Но тут из комнаты раздался крик:

– Мари! Мари!

– Видите, он зовет меня. Я же слышу. Привет, Эдмон!

– Мари! Мари!

– Он это без конца повторяет, – волнуясь, признала вдова. – Он не в себе.

– Он зовет меня. Он хочет меня видеть.

– Нет, он просто бормочет. Эти звуки ничего не значат.

– Он бормочет мое имя. Для меня это многое значит.

– Мари! Мари!

– Он же зовет меня! Я тут, Эдмон! Я принесла кое-что тебе.

– Глупости! Ему это нельзя давать. Он себя покалечит.

– Не думаю.

– Да кого интересует, что ты думаешь! С каких это пор ты стала такая смелая и важная!

– С тех самых пор, как вы выставили меня на дождь.

– Ты маленькая уродка!

– Что вы говорите, мадам? Ничего другого придумать не можете?

– Тебя ничего не связывает с моей семьей!

– Вряд ли это так.

– Пошла вниз!

– Да, мадам. Но только потому, что я сама так решила. До скорой встречи, Эдмон. Я рада, что твоя мать снова обратила на тебя внимание.

И хотя вдова не передала сыну мой сверток, она позволила ему взять несколько лоскутов полотна, из которых он сшил человеческую фигуру, нового кукольного Эдмона. Это был прогресс. Он отважился подойти к перилам и сбросил новую куклу в зал, чтобы я потом смогла ее там найти. Так в стенах Обезьянника назрел мятеж.

Я при деле

А за стенами Обезьянника улицы были охвачены беспорядками. Вместо моего хозяина Жак Бовизаж патрулировал бульвар дю Тампль совместно с Эмилем Меленом и другими здоровяками. Возвращаясь домой под вечер в перемазанной кровью одежде, он обнимал нас и орал: «Мы – граждане!» Довольно быстро Жак проявил себя молодцом в порученном ему деле, и его назначили командиром отряда национальной гвардии по нашему району. Мой наставник сидел в старом Обезьяннике безвылазно, пока его капитанскую должность не передали кому-то другому, после чего он вернулся к работе в Кабинете.

По городу быстро разнесся слух о наших головах де Флесселя и де Лонэ. И теперь, когда обезглавливание туловищ было поставлено на поток, мы прослыли теми, кого следует поскорее звать для изготовления приличной копии, дабы впоследствии, когда страсти улягутся и солнце вновь взойдет над столицей, результатам событий и плодам наших трудов можно было бы дать более здравомыслящую оценку. Вот в какой атмосфере я взяла бразды правления в свои руки. Каждый работник предприятия Куртиуса получал четкие указания, что делать. Каждый из нас, от мала до велика, имел свои обязанности: носил ведра, драил полы, смешивал гипс, плавил воск, вставлял волоски в восковые скальпы, вправлял стеклянные глаза, передвигал постаменты для будущих статуй, брал деньги с посетителей. Хотя вдова по-прежнему не подпускала меня к Эдмону, теперь я, собственными ушами услышав, как он выкрикивал мое имя, осмелела. И я умела делать головы – что вполне доказала. Так что теперь я делала головы, и мой хозяин дал на это свое добро. Он удалялся, когда я принимала в свой подол тяжеленные шары – те, что отсекались от туловищ и вверялись глубокой ночью нашим заботам. Никто больше не желал заниматься подобной работой, а я не возражала. Нет, не так: я бралась за дело с удовольствием. Я ощущала себя живой, живой по-настоящему. Никогда еще я не была столь востребована. Настала пора моей популярности. Мне это самой было удивительно. Наконец я нашла свое призвание.