К причалу - Александра Марковна Тверитинова

В барак смертников.

Пришел Лемерсье. Кого привели этой ночью? Он не знает. Ничего не известно. Ни кто он, этот новый смертник, ни откуда его привезли. Лемерсье не знает. И никто не знает. Никто ничего не знает.

Трагическое молчание Мадо...

*

Выведут смертников на прогулку — узнаем. Выведут ли? Может быть, выведут. Ждем.

*

Луи?! Так вот он кто, ночной смертник!.. Увидел меня. Узнал.

*

Их выводят как обычно. И, как обычно, они «гуляют» на нашем дворе, и, как всегда, замедляют шаг, приближаясь к нашим закрытым окнам, и я вижу Луи. Я вижу его совсем рядом — его белокурую голову, высокий лоб, его серые глаза и чуть выдающийся вперед подбородок. Прежний. Наш «аристократ», которому Бонапарта было нужно: «любого тебе Бонапарта...» Прежний. Вот только впалые щеки и немного грустная улыбка.

*

Идут дни...

Господи! Какой молитвой?! От Луи записка!

«...Наша смерть ничего не изменит. Их поражение уже совершилось... Марина, не надо судить Францию по результатам постигшей ее катастрофы...»

*

С Вилли пришел Лемерсье. Он будет приходить к нам каждый вечер, потому что каждый вечер, после переклички в мужском секторе, нас теперь будут считать. Нас будет считать Вилли или Эрнст, и с ними будет приходить в женский барак Лемерсье.

Пока Вилли нас считает, мы остаемся каждая на своем месте, и я сижу на втором этаже моих нар, и, когда Вилли посчитав наш ряд, ушел дальше, Лемерсье задержался в проходе у моих нар. Он окинул взором мое хозяйство: пальто на гвоздике, и повязку, и сложенные в ногах вещички, и бумажки всякие, и что-то сказал о погоде или еще о чем-то, не помню. И когда Вилли кончил и сделал ему знак уходить, сказал: «Желаю вам спокойной ночи, Марина». И я ответила: «И я тоже. Вам тоже спокойной, Лемерсье».

*

Мадлен отвезли в тюремную больницу. К вечеру она родила дочь. Назвали Викторией.

Что будет с девочкой?! Мы в тревоге.

*

Выписала длинным столбиком на листке:

Толстой Лев.

Достоевский Федор.

Чехов Антон.

Бунин Иван.

Прикрепила кнопкой в изголовье. В долгие бессонные ночи повторяю на память отрывки. Силюсь вспомнить страницы, где Кутузову сообщают, что Наполеон покинул Москву.

Волнение Кутузова, короткие фразы, разговор, исполненный высокого смысла, сплетаются в моем сознании со всем, что происходит сегодня с моей страной, единственной по-настоящему ощетинившейся против врага, с грозными судьбами моей страны.

Толстой дает мне веру.

Меня злит сознание, что я не могу отделаться от мысли о Лемерсье...

*

От Луи записка:

«...Жизнь всегда с треском ломает формулы, — и разгром Франции, как он ни уродлив, может оказаться единственным путем к возрождению...»

Луи... прежний и немножко новый.

*

Лемерсье вошел в редколлегию нашей подпольной газеты. Отправил в барак смертников директивы «Юма» по подготовке к вооруженному восстанию.

Из барака смертников — передовая для очередного номера. Статья написана Луи: «Франция придет к своей судьбе на собственном коне».

Связь с бараком смертников налажена с помощью Лемерсье. Архитектору верят.

*

Советские войска — галопом по Германии!.. Ликуем.

*

Марсель схвачен и расстрелян!

Решили скрыть от Мадлен. Тяжко. Очень.

*

Я чувствую, как несмотря на море усилий, которые делает враг, чтобы раздавить меня, в душе вырастает и крепнет независимая от этих усилий сила жизни.

*

Галопом по Германии! Красная Армия — по Германии...

Будто вдруг — легкие крылья за спиной.

Россия милая...

*

Луи:

«...Нет, чувствуешь, что происходит?! Живу в какой-то струе радости. В непрерывном потоке ликования. Словно каждую секунду мне вновь даруется жизнь...»

*

Он стоит, чуть расставив ноги, одной рукой опираясь на соседние нары. Свитер из толстой небеленой шерсти виднеется из-под распахнутой куртки, широкой и свободной. Потертую, грязную, он носит ее с небрежным изяществом.

Читает мой список, прикрепленный в изголовье. Усмехается:

— Какая армия! А ведь есть еще Бодлер, Стендаль, Расин и все остальные. — Повторяет раздумчиво: — Расин, Бодлер, Достоевский, Толстой... И мне почудилось, что на губах его мелькнула неуловимая усмешка. — А людям жгут руки и рубят ноги, заставляют лгать и доносить, уродуют, убивают, человека в человеке убивают. Вот вам Достоевский, Лев Толстой...

— Лев Толстой этому не учил. И Бодлер и Достоевский — тоже.

— После войны наши страны сочетаются браком. Хотите? — У глаз его показались морщинки, во впадинах на щеках образовались ямочки, блеснули белые зубы.

Вилли кончил, кивнул ему.

— Спокойной ночи, Марина!

— И вам, Лемерсье.

— Не плохо бы.

*

Мадлен с маленькой Викторией вернулась в лагерь.

Белый колпачок, заботливо украшенный розовыми бантиками, выступает светлым пятнышком в толпе женщин, обступивших Мадлен.

*

Мадо кинулась к Раулю: «Сообщи — у него дочь! Сделай, пожалуйста, немедля сделай...»

*

Мадо больше не заложница...

*

Перекраиваем наше белье: шьем распашонки, конверты, рубашечки, распарываем наши свитеры, вяжем носочки, башмачки.

*

Ночь — без сна. Почему-то вспомнилось, как бывало, обойдя лавки, шла домой, думая о том, какими вкусными вещами покормлю Вадима. Корзинка с провизией раскачивалась из стороны в сторону, а я шла не спеша, поглядывая на витрины...

Я с удовольствием поглядела бы на витрины. Я смотрела бы, как по бульварам убегают автомобили, деревья, фонари... Впрочем, этот пейзаж пока еще отравлен. Каждое нехитрое бистро еще ловушка для нас.

У Лемерсье волосы как спелая рожь.

Смотрю на него с нежностью и волнением...

*

Высадка войск союзников в Нормандии! Второй фронт?!

*

От Луи:

«..Я жив. Я жив. Я всё еще жив. Я превратился в источник жизни. С каждой секундой я ощущаю ее всё полнее. И всё-таки, если понадобится, — отдам. Не во мне, не в нас дело, Марина. Ну да ладно. Интересно. Интересно, знают ли те, что стреляют в нас, какую силищу выковывают в нас?!»

*

— Марина, ты не приводи к нам больше Доминик. И Сюзанн скажи, пусть не присылает. — Это говорит Рауль.

—?!

— Нет, нет. Не надо. Я прошу... Одним словом, не приводи.

Вот еще дела!

Рауль взглянул на меня,