Большая охота на акул - Хантер С. Томпсон

«Зловещая» не совсем верное определение для ситуации, в которой один из самых непопулярных политиков в истории Америки внезапно превращается в народного героя, а его ближайших соратников чуть ли не каждый день хватают за руку на фашистских аферах, которых постыдился бы Мартин Борман.

Как скоро «полоумные экстремисты» в Германии или, может, в Японии начнут называть нас нацией свиней? Как тогда отреагирует Никсон? «Без комментариев»? И как отреагируют опросы популярности, если он вдруг честно это признает?

«Страх и отвращение: тропой предвыборной кампании», Сан-Франциско, Straight Arrow Books, 1973

Еще четыре года… Никсон uber alles…

Страх и отвращение на суперкубке…

«Сегодня на свой второй срок на посту президента принесет присягу Ричард М. Никсон, воодушевленный стремительным триумфом на выборах и заключением мира во Вьетнаме, который, по всей очевидности, уже у него в руках. Сегодняшняя инаугурация станет самой дорогостоящей в истории Америки: по официальным данным, затраты превысят четыре миллиона долларов. Мистер Никсон снова принесет присягу с временной трибуны у восточного фасада Капитолия, потом проедет по городу парадом, который, как ожидается, соберет двести тысяч человек на Пенсильвания-авеню и в ее окрестностях и еще несколько миллионов у телеэкранов. С его последнего телевыступления накануне выборов 6 ноября это будет первое обращение президента к американскому народу. С тех пор мирные переговоры зашли в тупик, были проведены, а затем прекращены массированные бомбардировки Северного Вьетнама, переговоры возобновлены вновь, и все это без развернутого комментария мистера Никсона…»

San Francisco Chronicle, 20 января, 1973

Когда Великий Судья соберется

галочку ставить в твою графу,

он отметит

не число выигрышей или голов,

а как ты играл матч.

Грантленд Райе, известный (до смерти в конце 50-х годах) «дуайен спортивных журналистов» и любимый автор Ричарда Никсона.

Они собрались жарким днем в Лос-Анджелесе, воя и разрывая друг друга когтями, как дикие звери в гоне.

Под бурым калифорнийским небом от ярости их борьбы слезы наворачивались на глаза девяноста тысячам правоверных фанатов.

Их было двадцать два человека, которые в чем-то были больше, чем люди.

Они были гигантами, идолами, титанами… Левиафанами.

Они воплощали все Доброе, Истинное и Правильное в американской душе.

Потому что у них хватало пороху.

И они жаждали Высшей Славы, Великого Приза, Последних Плодов долгой и жестокой кампании.

Победа на суперкубке: пятнадцать тысяч долларов каждому.

Изголодались по ним. Истомились. Двадцать долгих недель с августа по декабрь они сражались, чтобы достичь этого пика… и когда в то судьбоносное воскресное утро в январе рассвет озарил пляжи южной Калифорнии, они были готовы.

Сорвать Последний Плод.

Они почти ощущали его вкус. Пах он острее тонны гниющих манго. Их нервы жгло, как открытые язвы на собачьей шее. Побелевшие костяшки. Безумные взгляды. Дикий комок подкатывает к горлу со вкусом резче тошноты. Левиафаны.

Те, кто пришел рано, говорили, что напряжение перед матчем было почти невыносимым. К полудню многие фанаты, не скрываясь, рыдали без очевидной на то причины. Другие заламывали руки или кусали крышки бутылок, стараясь сохранить спокойствие. Было зафиксировано множество драк у общественных писсуаров. Нервные служители сновали по проходам, конфискуя алкогольные напитки и иногда схватываясь в рукопашную с пьяными. Банды одурелых от секонала подростков бродили по стоянке за стадионом, до полусмерти избивая незадачливых запоздавших…

* * *

Что? Нет, Грантленд Райе никогда бы такого не написал: его стиль отличался суровостью и сжатостью; его описания шли из самой печенки, а в редких и неразумных случаях, когда ему хотелось думать о мире, он призывал на помощь аналитические способности спинного мозга. Как все великие спортивные журналисты, Райе понимал: его мир развалится на части, едва он посмеет усомниться в том, что его глаза напрямую связаны со спинным мозгом, – своего рода лоботомия де-факто, которая позволяет ухмыляющейся жертве такой операции функционировать исключительно на уровне чувственного восприятия.

Зеленая трава, жаркое солнце, четкие прорези в дерне, оглушительные овации толпы, грозная физиономия нападающего с гонораром в триста тысяч, который по методу Ломбарди поворачивается всем корпусом и пластиковым щитком врезается в пах полузащитнику.

Ах да, простая жизнь, возврат к истокам, к основам: сначала «мышеловка», потом «огрызалово» и «крючок», потом обманный тройной «полет мухи» и, наконец, «бомба»…

И то верно. В основе массового увлечения профессиональным футболом в нашей стране лежит своего рода недалекое поклонение силе-точности, и повинны в нем главным образом спортивные журналисты. За редким исключением вроде Боба Липсайта из New York Times и Тома Куинна из (теперь уже покойной) вашингтонской Daily News, спортивные журналисты – неотесанная и безмозглая порода алкашей-фашиков, единственное настоящее назначение которых рекламировать и продавать то, что послала освещать их редакция.

Недурной способ зарабатывать на жизнь: занимает время и не требует мыслей. Два ключа к успеху на этой стезе – 1) тупая готовность верить всему, что говорят тренеры, рекламисты, жучки и прочие «официальные представители» владельцев команд, которые ставят выпивку, и 2) «Тезаурус Роже» – чтобы не использовать по два раза в одном абзаце одни и те же глаголы и прилагательные.

Даже редактор спортивного отдела, например, может заметить что-то неладное в пассаже вроде: «Точечная атака „Майами Делфинс“ сегодня оттоптала яйца „Вашингтон Редскинс“, топча и вбивая точечно один за другим удары по середине поля в сочетании с точечными пассами на плоские и бесчисленные отбойные удары по обоим краям…»

Ладно. И был еще гений Грэнтленда Раиса. Он носил при себе карманный тезаурус, чтобы «грохочущий топот копыт „Блэк Рейдере“» не отдавался больше одного раза эхом в одном абзаце, а «гранитно-серое небо» из заголовка превращалось в «холодные темные сумерки» в последней строке его душераздирающих, рвущих нервы репортажей.

* * *

Было время, лет десять назад, когда я умел писать как Грэнтленд Райс. Не потому, что верил в спортивную чепуху, а потому, что из всего, что я умел делать, только за статьи о спорте соглашались платить. И никому из тех, о ком я писал, не было ни малейшего дела, какую хрень я про них несу, лишь бы цепляло читателя. Им требовались действие, цвет, скорость, борьба. В какой-то момент во Флориде я под тремя разными фамилиями писал три вариации на одну и ту же идиотскую тему для трех конкурирующих изданий. Утром я был ведущим спортивной колонки в одной газете, днем – спортивным редактором в другой, а по вечерам работал, на агента реслинга, выдавая невероятно путанные «пресс-релизы», которые на следующий день подсовывал в обе газеты.