Библиотека географа - Джон Фасман

— Я разговаривал с ними сегодня днем. Это от них я узнал, что у Яна был адвокат. Кроме того, они сказали, что Ян дважды подвергался аресту.

— И что же?

— И ничего. Парень по прозвищу Здоровяк — племянник моего старого университетского профессора. Его на время отстранили от работы, и он, поскольку появилось свободное время, согласился мне помочь.

— Отстранили? За что?

— Ударил какого-то типа во время дорожного инцидента, чего ему делать не следовало.

— Очень хорошо… Просто прекрасно! Это именно тот тип копа, который тебе нужен.

— Он не такой, как ты думаешь. Кроме того, ни он, ни я не отстаиваем чьих-либо интересов. Мы сами по себе.

Я замолчал, ожидая ее реакции, но она лишь сверлила меня взглядом и ничего не говорила. Я же расшифровать выражение ее лица не мог, о чем она в эту минуту думала — не знал, но почувствовал, что сделал что-то не так.

Надо сказать, всякое мое деяние, способное ее опечалить, представлялось мне неправым и ошибочным. Более того, если бы в этот момент я мог воздействовать на Джо и Сэла, с тем чтобы они оставили это дело, я бы не пожалел усилий. Но тут мне пришла в голову некая мысль, которую я и поторопился озвучить:

— Разве тебе не хочется узнать, что случилось с Яном? Выяснить, как он умер?

Она вздохнула и с отсутствующим видом провела рукой сначала по лбу, а потом по волосам.

— Конечно, хочется. И даже очень. Он был моим другом, а не твоим, и уж никак не являлся для меня стартовой площадкой для карьерного роста и получения новой работы.

— Ты несправедлива. Я никогда так не думал. И не понимаю, что тебя так опечалило. Мы всего-навсего пытаемся узнать, что случилось с Яном. С твоим, между прочим, другом. Что в этом плохого?

— Знаешь что, Пол?.. Я не хочу больше об этом разговаривать, о'кей? И сейчас же еду домой. — Она торопливо надела пальто, подошла к двери и стала открывать ее.

— Подожди… Что, собственно, случилось?

Она молча покачала головой.

— Я тебе позвоню, хорошо? — брякнул я первое, что пришло в голову. Вряд ли подобную реакцию с моей стороны можно было в таких условиях назвать адекватной.

— Поступай как знаешь, — подавила она улыбку и вышла из квартиры, тихо прикрыв за собой дверь. Я услышал, как застучали по лестнице ее каблучки. Несколько секунд спустя хлопнула входная дверь.

Более всего в тот вечер мне хотелось пообедать с Ханной, а потом провести с ней ночь любви. Я даже рванулся было за ней, желая вернуть. Но, как ни странно, меня остановила гордость, которая, вдруг выяснилось, все-таки имелась.

Поэтому остаток вечера я провел далеко не так, как мечталось. Иначе говоря, не стал ничего готовить — просто бросил холодные равиоли в пластиковый контейнер с соусом «арробиата» и стал есть, зачерпывая ложкой и запивая прямо из горлышка купленным мной «Монтепульчьяно». При этом я время от времени поглядывал на экран телевизора, где показывали очередную серию популярного комедийного телефильма, который и прежде не казался мне смешным, а уж теперь — тем более. Речь шла о нескольких семьях, члены которых не имели внутреннего стержня, постоянно жаловались на жизнь, но обладали способностью быстро оправляться от ударов судьбы. Эти страдавшие от многочисленных комплексов взрослые и подростки то и дело и в разных комбинациях выясняли между собой отношения, пытаясь понять, кто к кому и какие чувства питает, обмениваясь цветистыми фразами, напоминавшими рекламные лозунги, или ведя бесконечные диалоги. Убаюканный их многословием и занудством, я заснул на диване перед телевизором с бутылкой в руке и проснулся от звукового сигнала, который передавал мой телеприемник одновременно с таблицей настройки (гордость всех маленьких телекомпаний). Во сне я облился вином, и рубашка у меня на груди порозовела.

Белый цвет — символ середины; это цвет не успевших еще обзавестись рогами мужей, влюбленных немолодых людей, разочарованных писателей, не первой молодости поэтов, наполовину построенных замков и не подведенных под крышу домов.

Георг Наги. Трагедия Соррати

18 марта 1987 года

Дорогой друг!

В приложении к письму вы найдете одну из тех двух монет, за которыми посылали меня и Абульфаза. Принимаю ваши благодарности, но поблагодарить вас от своего имени, увы, не могу. Предпринятое с вашей подачи путешествие в эту кошмарную страну стоило мне неимоверных усилий и даже подвергло сомнению непререкаемость вашего авторитета. И это происходит уже в третий раз за то время, когда я, покинув свой дом, отправлялся выполнять амбициозные миссии, инспирированные Воскресеньевым. Поездки в Армению и Туркменистан уже сами по себе достаточно ужасны, но я по крайней мере мог гордиться, что до сих пор даже духа моего не было в Америке. Теперь же я не только утратил это достойное чувство, но вынужден также констатировать, что мне пришлось иметь дело с человеком, общение с которым лишило меня остатков спокойствия и было почти непереносимо. Я бы высказал в ваш адрес куда более нелицеприятные вещи, если бы я был не я, а вы занимали другое место в нашей иерархии. Но это уже не суть важно. Мой бывший компаньон внушил мне мысль, что разделение сакральных предметов было вашей идеей. В конечном счете именно этот аргумент заставил меня согласиться с ним. Я мог лишь предполагать, что вы настояли на этом по той же причине, по какой настаивали на данном кошмарном путешествии — из-за так называемого «американского вопроса». Но вы знаете, как я к этому отношусь, и проделанное мной путешествие лишь укрепило мою точку зрения.

Что же касается достоверности моего отчета, то она несомненна, ибо я, как вы знаете, никогда не лгу, в то время как обман является одним из многочисленных недостойных приемов, к которым прибегает мой бывший партнер, чтобы заработать себе на жизнь.

Согласно договоренности мы встретились в одном из крайне несимпатичных баров, которыми изобилует территория Брюссельского аэропорта. Как и всегда на территории Бельгии, я задумался, почему бельгийцы, эта скучнейшая в мире нация, уделяют такое огромное внимание созданию разнообразных сортов пива. Может, они думают, что это как-то скрашивает их бесцветность и унылость? Ничуть не бывало. Тогда, быть может, они считают, будто делают великое дело для планеты? Но и это не соответствует действительности. Когда гордость некоей нации можно так вот запросто налить в стакан и выпить — заметьте, для каждого сорта тут существует особый, «фирменный» стакан, никак не меньше, — тогда эта нация не заслуживает уважения. И не надо петь мне дифирамбы в честь короля Бодуэна, давно всеми забытого, или господина Тинтина, который суть карикатурный персонаж, демонстрировавший мужество и самоотверженность лишь настолько, насколько ему позволят это нацисты. Уверен, мир не понесет никакой утраты, если Бельгию пометит Франция, Германия или (надеюсь, мне позволительно помечтать?) Северное море.

Впрочем, все это не столь уж важно. Итак, я находился там и наслаждался стаканчиком «Леффе», когда к моему столику подсел некий субъект, расфуфыренный, как впервые выигравший на бегах еврей из Ист-Энда. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы узнать в нем Абульфаза. Он высветлил волосы, отрастил дурацкие маленькие усики и нацепил на нос смехотворные золотые очки с прямоугольной оправой, напоминавшие два крохотных телевизора. Не успел я с ним поздороваться, как он проинформировал меня, что мы даже при личном общении не можем называть друг друга своими настоящими именами: отныне я должен именовать его Райли, а он меня — Паркер. Он, само собой, не понял, что мне досталось лучшее имя из двух возможных, — кто же по доброй воле захочет быть ирландцем? При этом акцент у него напоминал скорее дикторов Би-би-си, нежели радиостанции «Аулдэрин» (или даже «Килбурн-хай-роуд»). Хотя мы сидели в бельгийском баре, где, кроме барменши с лошадиными зубами и двух упитанных представителей европейского сообщества, нас никто не видел, он продолжал соблюдать конспирацию и разыгрывать из себя рыцаря плаща и кинжала. Сказал, что мы ни в коем случае не должны «выходить из образа», чтобы не путаться в дальнейшем и поскольку «никогда не знаешь, кто тебя слушает». Да, именно так он и выразился — словно герой какого-нибудь глупого шпионского фильма, какие имеют обыкновение показывать по телевизору в воскресенье. Я подумал, что со всем этим легче смириться, нежели оспаривать, и смирился.