Куколка - Джон Фаулз
Шрифт:
Интервал:
Безмолвную беседу господин завершает столь же внезапно, как возник на пороге комнаты. Раздраженно высвободив крюк, он пристукивает посохом и уходит прочь, будто разочарованный. Теперь видно, что старик сильно хром и посох его не вычурное украшение, но необходимость. Секретарь сгибается в поясном поклоне, мистер Аскью лишь преклоняет голову и следует за своим патроном. Задержавшись на пороге, секретарь лукаво смотрит на Ребекку, и вдруг правый глаз его дергается, словно подмигивая. Ненадолго отлучившись, он вновь появляется с деревянным подносом, на котором холодная курица, бокал и кувшинчик с водой, потемневшая от времени пивная кружка, миска с пикулями и корнишонами, солонка, два яблока и хлебная буханка. Опустив поднос на стол, из кармана он достает нож и двузубые вилки. Затем снимает и бросает на кровать сюртук. Ребекка не двигается, уставившись в пол. Секретарь садится за стол и, управляясь ножом, делит курицу.
— Поешь-ка.
Ребекка усаживается напротив, но качает головой, отказываясь от предложенной половины грудки.
— Лучше отдам мужу и отцу.
— Нельзя. Не хочешь сама, подкорми ублюдка. Давай. — Секретарь кладет грудку на хлебный ломоть. — Ешь, пока виселица не грозит. — Правый глаз опять дергается, будто в тике. — Муж и отец так не пируют. А могли бы. Я выслал им хлеба с сыром. И что ты думаешь? Говорят, не желают дьявольской еды. Так и лежит на тротуаре. Из милостыни вышел грех.
— Нет, то не грех. Спасибо тебе.
— И вам также за отпущенье грехов.
В короткой молитве Ребекка преклоняет голову, затем начинает есть. Секретарь поочередно вгрызается в ножку и ломоть, все сдабривая соленьями. Жрет, не заботясь о манерах. Такова жизнь: голод не тетка, не до пустяков. Ребекка наливает воду в бокал, подцепляет корнишон, потом другой и третий. От безмолвного предложения второй половины грудки отказывается, но берет яблоко. Когда сотрапезник превращает курицу в груду костей и допивает эль, Ребекка спрашивает:
— Как тебя зовут?
— По-королевски. Джон Тюдор.
— Где ты выучился так лихо писать?
— Скорописи-то? На практике. Дело пустяшное, как набьешь руку. А ежели потом сам не разберу, чего накарябал, то сочиняю. Могу казнить иль миловать, как мне заблагорассудится.
Правый глаз опять щурится в тике.
— Читать я умею, — говорит Ребекка, — а пишу только имя.
— Ну и ладно.
— Нет, я б и писать выучилась.
Секретарь не отвечает, но лед в отношениях растоплен.
— Ты женат?
— Угу. И свободен.
— Как так?
— Женился на одной, тебя еще языкастее. Пасть разевала, только чтоб спорить да перечить. Вот уж кто пригодился б Джо Миллеру {165}! Ты ей — брито, она тебе — стрижено! Раз отдубасил ее, так она не стерпела и сбежала. Оказала великую милость.
— Куда ж подевалась?
— А кто ее знает. Куда бабы деваются? К черту либо другому мужику. В смазливости до тебя ей далеко. Сгинула, и слава богу. — Вновь подмигивание. — Вот такую, как ты, я б еще стал разыскивать.
— Так и не вернулась?
— Нет. — Секретарь досадливо дергает плечом. — С той поры много воды утекло. Шестнадцать годов минуло.
— Давно служишь одному хозяину?
— Давненько.
— Стало быть, ты знал Дика?
— Никто его не знал. Поди его пойми. А вот он тебя, кажись, спознал. Чудеса, да и только.
Ребекка опускает глаза:
— Он же мужчина.
— Да ну?
Расслышав насмешку, Ребекка недоуменно смотрит на собеседника. Тот переводит взгляд на окно, затем вновь обращает его на девицу:
— Не слыхала, что ль, об этаком, когда греховодила?
— Об чем?
— Да ладно тебе! Тоже мне, святая! Нынче стоко порассказала, кому, как не тебе, разбираться в мужиках. Ужель не почуяла?
— Что-то в толк не возьму…
— Есть гнусный грех, противный естеству. Когда слуга — хозяин, а тот ему — слуга.
В ответ на долгий взгляд Ребекки секретарь слегка кивает, отметая ее сомнения; веко его опять дергается.
— Да нет…
— Не подмечала?
— Никогда.
— Даже в голову не приходило?
— И мысли не было.
— Что ж, ладно, святая наша простота. Ежели не спросят, об том молчи. И не дай тебе бог обмолвиться на стороне, коли жизнь дорога.
Со двора доносятся цокот копыт, противный скрежет окованных колес по булыжнику и понуканье кучера. Привстав, секретарь выглядывает в окно. Карета выезжает, и писец, не оборачиваясь, бормочет себе под нос:
— Он примет что угодно, только не сие.
Секретарь отходит к кровати и надевает сюртук.
— Оставлю тебя на пару минут. Оправься и пойдем к мистеру Аскью.
Ребекка кивает.
— Говори правду. Не бойся. Он лишь с виду такой.
— Иного не говорила. И не стану.
— Правды-то две, дорогуша. То, что кажется правдой, и всамделишная. Первой мы поверим, но ищем вторую.
— Говорю то, во что сама верю.
У двери секретарь оборачивается:
— Да уж, такую я б стал разыскивать.
Глаз его вновь подмаргивает, и он выходит вон.
В: Ну что, голуба, продолжим. Не забудь, ты под присягой. Сперва ответь: известно ль тебе об содомском грехе?
О: Да.
В: Не случилось ли подметить, что его сиятельство и слуга их пали его жертвой и ему предаются?
О: Нет и еще раз нет.
В: При вашей первой встрече не было ль какого намека, что в том истинная причина немочи его сиятельства?
О: Не было.
В: А позже?
О: Нет.
В: Не приходило на ум, что в том-то все и дело, что б тебе ни говорили?
О: Я слыхала, у тех совсем иная манера. В нашем заведенье их знали, прозывая «голубками» иль «милашками». Повадка их совсем не мужская: фатоватые злобные хлыщи, отъявленные сплетники. В обиде на весь свет и всех проклинают, будучи прокляты сами.
В: Его сиятельство не таков?
О: Никоим образом.
В: На представленьях с Диком не отдавалось ли приказа об способе, противном естеству?
О: Ни словом, ни жестом. Сидел будто каменный.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!