Неизменная любовь - Ольга Горышина

— Почему тяжелый?

— Да так, в нашем возрасте все дни тяжёлые. Там болит, здесь тянет…

— Как твоя голова?

— Прошла, — соврала я.

Мы расстались в холле. Я цыкнула на собаку, чтобы не рычала, и забрала ее в спальню.

— Зачем ты ее тащишь?

Березов не спал.

— Она же в туалет их даже не пустит!

— Насплетничались?

В голосе зависть — она самая, да?

— Мишка не баба. Просто виски пили. Заливали любовное горе.

Нас же обоих из тёплой кровати выгнали.

Березов понял это в прямом смысле. Передвинулся на мою половину, освобождая для меня нагретую.

— Спасибо.

Я легла и натянула одеяло к подбородку. Сна как не бывало!

— Слава…

— Что? — послышалось из темноты.

— Наш сын вырос.

— Ты только сейчас заметила?

— Не смешно, Березов. Он решил жениться.

Пауза, и Слава повернулся на бок, ко мне лицом. Мои глаза уже привыкли к темноте.

— То есть про дедушку серьёзно было?

— Нет, — я тоже повернулась к нему. — Люди женятся не только поэтому. Люди женятся, потому что любят друг друга.

В комнате стало светло. Очень. От его голубых глаз. Но лишь на мгновение.

— Доброй ночи, — бросил он коротко и шумно повернулся на другой бок.

Я не протянула рук, чтобы обнять. У меня, кажется, совсем не осталось сил бороться за место под одним с ним солнцем. Один день прошел, не успев начаться. Что принесут еще четыре, не знаю… И, кажется, уже даже не хочу знать. Голова болит. От всего и всех. Даже порадоваться за сына спокойно не дадут!

— Яна, спи, пожалуйста.

Лежу, не шевелюсь. Только глаза открыты. У него появились глаза на спине? Не буду ничего отвечать, вот не буду совсем…

— Янусь, ты плачешь?

Я поняла, что плачу, только когда Березов растер теплой ладонью слезы по моим щекам. И что пижаму он не надел, не нашел, наверное, я поняла, когда стала сама вытирать бесконечные слезы о мягкие завитки у него на груди.

— Ну прекрати, — он вжал подбородок мне в макушку, как делал всегда.

Всегда ли? Разве я часто плакала? Нет… Он просто так обнимал меня… Всю жизнь, всю мою жизнь.

— Ян, ну ты же сама сказала, что готова к тому, что он не вернется. Ну и черт с тем, что ему всего двадцать.

— Ему двадцать два через три месяца будет, — пробубнила я, не отрывая губ от груди мужа, под горячей кожей которой билось такое же горячее сердце. Не могло же оно остыть за месяц. Не могло…

— Главное, не сорок, — усмехнулся Слава. — Потом невозможно решиться…

— Только если под дулом пистолета…

Я все еще не отстранилась от его груди, и голос мой звучал глухо.

— Только если… На своей свадьбе не погулял, так хоть у сына напьюсь.

— И я наконец увижу тебя пьяным?

— Ничего ты не увидишь, — он гладил меня по волосам. — Ты напьешься раньше… И прекрати меня целовать…

Он попытался оттащить меня от себя за плечи, но я решила во что бы то ни стало удержаться у его груди.

— Яна, я прошу тебя. Не время сейчас…

Я вскинула голову, но увидела лишь подбородок: Слава смотрел в закрытое жалюзями окно.

— Значит, будет время?

— Не начинай, Яна. Мы договорились, эти пять дней Мишкины. Яна, ну пожалей ты меня… Отпусти…

Я убрала руки, которые уже сами собой сомкнулись за его спиной. Слава с шумом сполз с кровати и встал у окна, ко мне спиной. Потянул раму и открыл окно, впустив в комнату уже ледяной ночной воздух.

— Простынешь. Отойди от окна, пожалуйста. Хочешь, я лягу с собакой на диване? Миша знает, что у меня болит голова. Скажу, не хотела мешать тебе спать.

Он обернулся — полумрак делал свое поганое дело: Березов вновь казался молодым и чертовски привлекательным. Какая пошлая мысль… Но других в тот момент в моей больной голове не было.

— И себе тоже, — голос мой сел до хрипоты. — Я тоже не могу спать с тобой в одной постели…

— Четыре ночи промучаемся, а потом будем думать, как жить дальше.

Я отвернулась от окна, подтянула к подбородку одеяло, а к животу ноги и затихла. Слава тоже лег. Сначала с краю, а потом придвинулся ко мне и обнял. Правда, это «потом» наступило нескоро. Я обернулась и поняла, что он сделал это машинально, во сне, по-привычке… От старых дурных привычек избавляться тяжело и болезненно. Значит, не надо… этого делать вовсе.

Мишка попросил с утра блинов. И после сытного завтрака (или по каким другим причинам) никто ничего не хотел, поэтому все сделали по-моему — поплыли рыбачить. Набрали удочек, но расчехлили только четыре. Мы с мамой остались под навесом, подальше от кормы.

— Ну она и корова, — выдала мать шепотом.

Миша, к счастью, стоял с Эйлин на самом носу. Мы выбрались подальше от жилья, на глубину, и заглушили мотор. Уже полчаса как — увы, ничего не клевало.

— Она просто ширококостная. И все у нее на месте: и сиськи, и жопа, и талия. И какое тебе дело до ее форм? Мишке нравится спать на мягком, порадуйся за ребенка.

Березов неожиданно вставил удочку в держатель и шагнул на нос. Я приподнялась — чего там стряслось? Неужели клюёт? Нет, Эйлин поймала на крючок саму себя: он запутался в волосах.

— Да не дергай, дурак! — прикрикнул Славка на сына и заставил несчастную сесть.

За полчаса или за час, но он снимет золотую рыбку с крючка, не обронив ни одного волоска. У него хватит на это терпения. Но не у Мишки, да и бедная Эйлин уже стала красной, как помидор. Чтобы предотвратить драму, я шагнула к несчастной троице.

— Нужна помощь? — спросила я просто так, больше для моральной поддержки, и Слава поднял глаза:

— Садись за руль. Тут делать нечего. Пойдем тихо, может что само нацепится…

— Ничего не нацепится. Нас слишком много и мы слишком шумные, — выдал глухой отец.

Все-то он слышит, когда не ему говорят!

— Так идите вы плавать!

Я решила, как и утром, взять все в свои руки. Или скорее посылала всех мужчин, пока довольно вежливо, вон с катера. Дед с внуком подчинились без всяких разговоров. Березов же, скрутив спутанную леску, намекнул мне, что некрасиво оставлять девушку одну. Или, типа, место рулевого освободи!

Вот что ж тебе плавать-то не пойти! Ежу понятно, что руль держать не надо. Катер никуда не снесёт. Тишь и гладь… Но хозяин катера упрямый, ничем не прошибешь!