Крушение пирса - Марк Хэддон

Должно быть, я сказал это вслух, потому что Билл, сидевший возле меня на корточках, тут же откликнулся:

– Мы их так и не нашли. На вот, выпей это.

И он подал мне эмалированную кружку. Кружка была теплой. Я сделал один глоток и понял, что он растворил в горячей воде остатки мятного печенья.

– Как мы оттуда выбрались? – спросил я.

– Я дождался летучих мышей. Когда они понеслись к выходу, понял, куда нужно идти.

– Я тебе жизнью обязан, – сказал я, а он, пожав плечами, заявил:

– Знаешь, я все-таки хочу вскрыть волдырь у тебя на ноге.

На месте паучьего укуса уже образовалась здоровенная опухоль размером с куриное яйцо и почти черная.

– Боюсь, там у тебя не просто гной.

Билл распрямил мою ногу и положил ее так, чтобы из вскрытого нарыва все вытекло, да и сам разрез пришлось бы сделать как можно меньше. Затем он опалил кончик складного ножа в пламени костра и предупредил:

– Будет больно.

Но ничего особенного я не почувствовал – только легкую боль, когда он сделал надрез, а потом на ногу мне выплеснулось что-то теплое. Билл отрезал от запасной рубашки рукав, выстирал его, промыл рану и, перевязав мне ногу, посоветовал:

– А теперь тебе лучше немного поспать.

Разбудил меня солнечный свет, и это было даже приятно, хотя даже жарким лучам солнца не удалось изгнать из моего тела насквозь пропитавший его холод. Кровь из-под повязки на ноге больше не сочилась, но сама нога абсолютно потеряла чувствительность, и встать на нее я не мог. Билл приготовил завтрак: арахис и какой-то кислый желтый фрукт семейства цитрусовых. По-моему, я таких фруктов раньше не видел. Впрочем, мне все равно не удалось удержать в желудке еду. Голова у меня соображала плохо, в ней будто царил туман. Но я все же спросил, действительно ли Эдгар и Артур погибли.

– Не знаю, – сказал Билл. – Мы с тобой провели в пещере часов пять, а с тех пор, как они туда вошли, прошло уже больше двадцати часов.

Но я не испытывал ни печали в связи с гибелью наших товарищей, ни удовлетворения при мысли о том, что мы все-таки пытались их спасти, рискуя собственной жизнью. Ничего я не чувствовал, кроме того, что мне плохо и голова у меня абсолютно тупая.

Билл вскоре ушел, намереваясь продолжать обследование могил. А я попытался было почитать Овидия, но ничего не соображал. Тогда я взял вот этот блокнот и стал просматривать записи – зарисовку черепахи, описание нашей студенческой дружбы, примитивный подсчет количества воды в одном из безымянных водопадов, – вспоминая, что именно было связано с той или иной краткой записью или рисунком. Через несколько часов вернулся Билл – он принес очередной череп и кольцо с печаткой и инициалами «JDC», выгравированными в виде трех пересекающихся причудливых завитушек.

– Всего я обнаружил там шесть могил, – сказал он. – Это я нашел в последней.

Он снова куда-то ушел и вернулся, неся два бурдюка с водой и несколько кусков сердцевины пальмы, которые он слегка поджарил и подал мне вместе с кружкой слабого кофе. Пока я ел, он вскипятил и процедил воду, чтобы потом залить ее во все имевшиеся у нас фляжки и бутыли. Затем он занялся разборкой нашего снаряжения, складывая в одну кучу то, что теперь оказалось бы для нас просто лишним весом, а в другую то, что еще могло пригодиться. Все внутри меня восставало против его чересчур, как мне казалось, вольного обращения с личными вещами Эдгара и Артура, тем более что некоторые из них были весьма интимного свойства, но я был слишком слаб, чтобы с ним спорить.

Весь день Билл продолжал работать. Он наполнил два рюкзака орехами, съедобными кореньями и сердцевиной пальмы. Я полагал, что он готовится к нашему уходу из лагеря и возвращению домой. Но свои действия он объяснил мне, лишь когда готовил ужин.

– Значит, так, – сказал он, – едой и чистой водой я тебя обеспечил. Думаю, на неделю тебе хватит, хотя вряд ли ты столько продержишься. Виски я тоже тебе оставлю. Жаль только, что оружие я тебе оставить не могу.

Я чувствовал себя полным идиотом, поскольку даже предположить не мог подобного поворота событий. Впрочем, мне хватило и нескольких секунд, чтобы понять: я действительно не смогу преодолеть и самое короткое расстояние, а не только прорубиться сквозь чащу джунглей.

– Ты уходишь и бросаешь меня? – спросил я и с удивлением услышал, до чего жалобно звучит мой голос, прямо как у обиженного ребенка.

Билл наклонился ко мне и осторожно расстегнул мою рубашку до пупка.

– Посмотри.

Весь мой торс был покрыт болезненными красными пятнами.

– Всю свою жизнь с десяти лет я служил другим за ничтожное вознаграждение и еще меньшую благодарность. И потом, следующие несколько дней имеют для меня куда больше смысла, чем для тебя.

Я вспомнил, как резко обрезал его, когда он подверг сомнению здравомыслие Эдгара, как напомнил ему, что он лишь наемный работник. Я уже почти готов был извиниться перед Биллом за тот разговор, но мне почему-то показалось, что за мной наблюдает – и судит меня – невидимая аудитория, состоящая из людей, чье доброе мнение обо мне всегда было для меня очень важным, – мой отец, мои учителя, Кристина, мои друзья. Мне совсем не хотелось, чтобы они видели, как я малодушничаю, подобострастно прошу прощения у более сильного. В какой-то момент я чуть не расплакался от охватившего меня отчаяния, но все же сумел взять себя в руки и пожелал Биллу удачи в предстоящем путешествии. Это, как мне показалось, немного его смутило, зато сам я в результате вновь почувствовал себя сильным.

С наступлением темноты летучие мыши вновь стали вылетать из пещеры. Я понимал, что сумею увидеть этот ежевечерний спектакль еще максимум несколько раз и уж точно никому не смогу о нем рассказать. Я спросил у Билла, собирается ли он взять с собой и показать родственникам Карлайла найденное им кольцо с печаткой и череп. Он сказал, что пока не решил. Собственно, денежного вознаграждения они и не предлагали, а одной лишь репутации маловато, чтобы достичь определенного положения в обществе. Билл сказал, что если ему удастся добраться до устья реки, то он, возможно, и домой возвращаться не станет. Я понимал: он умеет так много, что в этой стране сможет стать если и не богатым, то, по крайней мере, вполне обеспеченным деловым человеком. А перстень и череп он, возможно, сохранит на память.

Мы сидели и смотрели на горящий костер; сыроватые дрова потрескивали и то и дело плевались. А время от времени над костром взлетали и исчезали во тьме яркие угольки, и мне казалось, что мы сидим и готовим себе на ужин звезды, а потом добавляем их по одной к тем, что уже высыпали на ночное небо. Я понимал, что вскоре умру, и мне очень хотелось поговорить об этом, но поднять столь болезненную тему я никак не решался. Я вдруг вспомнил свою «айю», няньку, которая была у нас в Читтагонге. Она, бывало, присаживалась ко мне на кровать и спрашивала: «Что это с вами такое, молодой хозяин?» – и я вовсе не обязан был объяснять ей, в чем дело, потому что больше всего мне нужен был именно этот заданный ласковым тоном вопрос.