Ребенок - Евгения Кайдалова

Горы, снега, звезды… Я хочу вернуться в эту сказку! Мы стремительно мчимся к подножию ритмичными виражами, но чувствуем, что это полет к вершине. Мы задыхаемся от снежной пыли, кажется, следующий вдох уже невозможен, но он происходит, еще, еще! Затаив дыхание я взлетаю на последний бугор и стремглав качусь вниз по ровному полю; ноги дрожат, я слабо торможу и под конец останавливаюсь. Инка, оставшаяся чуть позади, счастливо улыбается и ждет, когда я подойду поцеловать ее и поздравить с первым успешным спуском. Я перевожу дух и поворачиваюсь к ней…

Она хихикнула:

– Без презерватива рискуем! А вдруг ребеночек?

Я сжал кулак, чтобы не ударить ее по лицу.

Когда я вернулся, Инки с Ильей не было дома, и меня неожиданно стегнула мысль о том, что они от меня ушли. Инка обо всем догадалась или почувствовала и решила, что нам больше нечего делать вместе. Я бросился к окну, но тут же понял, что это бессмысленно. Если Инка действительно ушла, то она уже едет домой в пятигорском поезде. Что ж, я немного подожду, а потом отправлюсь на вокзал – брать билет до той же станции. Говорят, из Пятигорска виден Эльбрус… Может быть, там мы вспомним и повторим все хорошее, что было между нами.

Я отвел себе на ожидание три часа, но они вернулись минут через двадцать. Илья возвышался в прогулочной коляске, как король на троне, под его сиденьем виднелась сумка с продуктами. У Инки были, как и всегда, усталые глаза.

Менее всего я ждал от наступившего года перемен, но они начались в первые же дни. Инка решительно (что было непривычно на фоне ее вечно полумертвого состояния) заявила, что хочет вернуться на работу. Я, разумеется, не возражал, но поинтересовался, куда она при этом собирается девать ребенка. Оказывается, в ясли. Однако с яслями вышла накладка – годовалого Илью никуда не брали. Этому я крайне удивился, так как помнил, что некоторые мои одноклассники жили в яслях аж с трехмесячного возраста, но Инка печально уверяла, что в связи с концом социализма ясельный возраст сдвинулся года на полтора. Признаться, одновременно с удивлением я обрадовался: мысль о том, что рыдающего и упирающегося ребенка придется по утрам сбагривать в казенное учреждение, меня отнюдь не грела. Было в этом что-то негуманное. Далее мы попробовали найти няню, но у этих специалисток по детям оказались очень недурные расценки. Получалось, что если Инка найдет работу за триста долларов, как и раньше (что само по себе было еще под вопросом), то после вычетов на сидение тетки с Ильей получался жалкий огрызок в восемьдесят баксов. Примерно столько же приносила и моя работа. Получается, что мы с Инкой, вместе взятые, в итоге будем получать меньше, чем одна нянька. Так стоит ли овчинка выделки?

Все это мне приходилось доказывать Инке несколько раз, выписывая на бумажке одни и те же цифры, – сама она никак не хотела понимать, что ее работа бессмысленна. Она, как испортившийся механизм, повторяла одно и тоже: «Мне нужно куда-то выходить из дома – я здесь просто умру!»

Такие заявления я не мог принимать всерьез. Когда меня окончательно допекли ее тезисы о смерти в четырех стенах, я довольно жестко спросил, как она собирается выделять время на хозяйство, если все оно будет занято работой и Ильей. После этого Инка на некоторое время притихла, но в феврале жажда деятельности разгорелась в ней с новой силой. Она в обход меня подрядилась на какую-то надомную работу – давать по телефону информацию и принимать заказы. В первую же неделю Инкиной рабочей активности телефон едва избежал того, чтобы я разнес его об стенку – наша работница заслонила аппарат своим телом. На вторую неделю из квартиры исчезло всякое подобие нормального человеческого быта: мы не завтракали, не обедали, не ужинали, мы давали информацию и принимали заказы. Боясь новой волны моего благородного гнева, Инка на каждый звонок кидалась стремительнее, чем суслик в нору, обрывая любой разговор и любое дело, которым она в этот момент занималась. Вскоре я осознал, что разговаривать нам просто бессмысленно, потому что времени между звонками хватало ровно на то, чтобы начать произносить слово, середина и конец его уже терялись в телефонном дребезжании. Мне, правда, удалось уговорить ее отключать телефон на время секса, но моменты любви теперь случались крайне редко и занимали незначительный временной промежуток – Инка была все время издергана бесконечной беготней к телефону и повторением одной и той же тупой информации о наличии на складе зажигалок. (Или бронетранспортеров? За два месяца я так и не разобрался, чем занимается ее контора.) Мне приходилось питаться полуфабрикатами, которые я сам же и разогревал, и быть постоянным свидетелем того, как Инка срывает усталость и раздражение на ребенке, разговаривала она теперь только по телефону, во внетелефонное время исключительно кричала или временами с ожесточением плакала.

Больше всего мне понравился финал. За первый месяц ей ничего не заплатили, объяснив это тем, что у них платят за два месяца сразу. А в конце второго всучили какие-то смехотворные деньги, объяснив это тем, что сумма всех Инкиных заказов была незначительной. При приеме на работу речь об этом, разумеется, не шла – ей обещали платить лишь в соответствии с количеством заказов. Кинуть Инку не составило ни малейшего труда – она была абсолютно бесправна перед мошенниками: трудового договора нет – доказать ничего нельзя. А если бы договор и существовал, не было бы ни сил, ни времени, ни денег судиться.

– Да, молодцы ребята! – подвел итог я. – Грамотно работают.

Инка, которая в это время рыдала, уронив голову на кухонный стол, распрямилась и посмотрела на меня сумасшедшими от слез глазами.

– Молодцы?!

Естественно, я использовал это слово иронически, но Инка поняла или захотела понять меня всерьез. Я мог бы горестно вздохнуть и объяснить, в каком смысле я употребил свой термин, но меня вдруг взяла злость. Злость и, пожалуй, обида на то, как далеко она задвинула нас с Ильей за эти два месяца. Тем более что мой товарищ по несчастью сидел у меня на руках.

– Молодцы?!

– Конечно. Ребята отымели тебя по полной программе. Но можешь считать, что за это ты заработала немножко опыта.

Она взвилась со стула и в одну секунду вылетела за дверь, сорвав с вешалки плащик. Догонять ее я не стал, хотя именно этого она, наверное, ждала, а пошел укладывать Илью, на ходу прикидывая, как долго она может пробыть на улице. Конец марта, одета легко… Часа два. Значит, вернется к двенадцати, а это еще детское время. Район у нас тихий, так что серьезных приключений можно не опасаться. Пусть девочка погуляет, немного померзнет, чуть-чуть испугается шагов за спиной и притопает восвояси с убеждением, что дома очень хорошо.

Я лег спать, не дожидаясь, пока она вернется, и на этот раз бессонница меня отнюдь не мучила. А утром она как миленькая лежала рядом. Судя по вспухшим векам и отекам под глазами, все время прогулки она провела в рыданиях. Ничего другого я и не ожидал и спокойно начал собираться в универ. Инка лежала на боку спиной ко мне, но от моих шевелений она, видимо, начала просыпаться и перевернулась на спину. Ее грудь на уровне подмышки была расцвечена огромным синяком, ухо с той же стороны лица казалось неестественно красным. Мне стало не по себе, как бывало в детстве, когда я слушал сказки про оборотней: ночью ранишь зверя, а утром видишь окровавленного человека. Вчера я нанес удар – пусть не рукой, а словом – невменяемому, озлобленному существу, и вот он, результат, в любимом мной человеческом облике.