Белый крест - Наталья Иртенина

Мурманцев в сомнениях покачал головой.

— Я бы не хотел давить на слабые точки, ваше превосходительство. Даже скотине больно, когда ее бьют. Сандерс — всего лишь пешка в чужой игре. Я хочу попытаться вырвать его из этой игры. Найти его сильные стороны и воздействовать на них.

— Хотите заняться воспитанием голема? — Малютин изумленно вскинул брови. — Ну-ну. Здесь я вам не помощник, Савва Андреич. Кроме того, это не входит в круг ваших обязанностей. Впрочем, я наслышан о вашем упорстве и удачливости в достижении… гм… подобных целей.

— Хотите сказать — «безумных», ваше превосходительство?

Малютин не ответил, глотая чай, но именно это он и хотел сказать.

— Может быть, они и безумные, — продолжал Мурманцев, — но я не согласен отступать перед барьерами, возводимыми разумом. Надо хотя бы попытаться взять их.

— Да… пожалуй, мне нравится такая постановка вопроса. Как вы намерены действовать? И кстати, «вырвать и игры» вы сказали. Сандерс арестован. Для него эта игра уже окончена. Или я чего-то недопонимаю?

— Он зациклен на ненависти к своим хозяевам, хозяевам Урантии. У меня создалось впечатление, что в него вложили эту ненависть, как компьютерную программу, — те, кто использовал его. Пока эту программу не изъять — он в игре, на их стороне. А действовать я намерен… честно сказать, не знаю. Буду фантазировать — по вашему же совету. Например, заставлю читать сказки.

— Не понял. Какие сказки?

— Детские сказки. Аксаков, Андерсен ну и так далее.

— Вы смеетесь, господин капитан?

— И не думал. — Мурманцев, воодушевившись, вспомнил, как генерал-лейтенант Карамышев настраивал его на педагогическую работу с четырехлетним ребенком. — Или… помните, Иван Фомич, такого писателя — Михаил Булгаков?

— Мм… что-то запамятовал.

— Хотя да, он не слишком известен. Жил в первой половине прошлого века. Писал в основном фантастику.

— Ах фантастику! — небрежно протянул Малютин. — Так бы сразу и сказали. Разве ж я читаю фантастику?

— А я так иногда почитываю. Бывает очень даже душевно написано. У Булгакова была такая повесть — «Собачье сердце». Премилая вещица. Хотите расскажу содержание?

— Сделайте одолжение.

— Некий профессор, тоже в некотором роде Франкенштейн, создал из собаки человека. Пересадил псу какие-то мозговые железы погибшего мужчины. Дальше эта псевдоличность берет фамилию Шариков и начинает самостоятельную жизнь, устраивается дворником. Однажды он видит, как свора псов напала на мальчишку-бродяжку. Дело происходит в двадцатые годы прошлого века, беспризорников тогда много появилось. Шариков смотрит с интересом, азартно подначивает псов, своих бывших приятелей. А потом внезапно вспоминает, как сам побирался по улицам, как голодал, как его пинали везде, как однажды повар-садист ошпарил кипятком. Он начинает проникаться жалостью к мальчишке, бросается с метлой на псов. Те, раззадоренные, переключаются на него, валят с ног. Он ударяется головой, теряет сознание. Псов уже разгоняют другие, подоспевшие на помощь. Шариков снова попадает на операционный стол к профессору — проломил череп, когда падал. Повредил те самые пересаженные железы. А других у профессора под рукой нет. И он возвращает на место прежние, собачьи. Предполагается, что после этого существо начнет деградировать из псевдоличности обратно в зверя. Но ничего подобного не происходит. Шариков остается человеком. Псевдоличность становится личностью. Правда, живет недолго, все-таки умирает. Такая моралитэ.

Малютин выдержал паузу, затем медленно спросил:

— Скажите честно, зачем вам это? Я понимаю — сказки, фантастика. Но вы же не думаете всерьез, что гомункул может обзавестить бессмертной душой?

— Милосердие беспредельно, почему нет?

Вместе с сырым воздухом оттепели в открытую форточку влетал тяжелый, густой, будто медовый, звон с колокольни Пречистенского храма. Мурманцев специально попросил выделить ему для бесед с арестованным — именно бесед, не допросов — помещение с минимальным набором казематных признаков. Ажурная решетка на окне, отсутствие острых и тяжелых предметов, кнопка вызова охраны на столе — вот и все. Остальное — легкие занавески, шкафы с многотомными энциклопедиями, горшки с бегониями и геранью на подоконнике, электрический чайник — создавало атмосферу обычного присутственного места, какой-нибудь редакции или нотариальной конторы.

Мурманцев сидел за столом и не сводил глаз с собеседника. Сандерс съежился на стуле, втянул голову в плечи и дрожал.

— Что, холодно? — спросил Мурманцев.

Сандерс замотал головой, страдальчески глянул на него и повернулся к окну.

— Тогда почему ты трясешься? Испугался? Чего?

— Вот это… — выдавил Сандерс. — Звон. Плохой. Опасность.

Он порывисто прижал руки к голове, закрыв уши, и сморщился в гримасе.

Мурманцев встал и захлопнул форточку. Сандерс медленно опустил руки.

— Обычный колокольный звон. Почему ты видишь в нем опасность?

— Не знаю. Похоронный звон. Страшно.

— Это не похоронный звон. Благовест. А откуда тебе известно про похоронный звон? В Урантии где-то сохранился этот обычай?

— Не знаю. Нет. Мой дед слышал. Прадед. Похоронный звон. Он был летчик. Он вез бомбу в Белую Империю. Звон его не пустил. Самолет падал. Потом — взрыв. — Сандерс говорил с закрытыми глазами, как будто вспоминал лично пережитое. — Он почти ослеп. Летел на парашюте. Было страшно. Он написал, потом. Я читал.

Мурманцев ощутил, как внутри поднялась волна. Всколыхнулась память. Перед глазами поплыло. Он закрыл лицо руками, поставив локти на стол. Это было. Это уже было. Дежа вю. Полгода назад. Сон после видения огненного шара. Мистическому ужасу, что объял его тогда, Мурманцев нашел имя — страх Божий. Во сне он был тем летчиком, везущим в брюхе самолета атомную бомбу. Его остановила какая-то властная сила. Что он почувствовал тогда, в кабине бомбардировщика, не передать никакими словами. Через такое приходят либо в психушку, либо в монастырь. Его звали Джейсон Коулмен. Коулмен. Неисповедимы пути земные.

Мурманцев усилием подавил волнение. Поднял взгляд на Сандерса и сказал:

— Колокольный звон не несет никакой опасности. Но он выпрямляет пути. Я хочу помочь тебе.

— Я не выполнил свою миссию, — в десятый или пятнадцатый раз со дня ареста тупо повторил Сандерс.

— Забудь о своей миссии. Очень хорошо, что ты ее не выполнил. Скажи, кто внушил тебе, что ты должен ненавидеть твоих хозяев? Кто эти люди, которые послали тебя сюда?

— Не знаю. Они сказали, моя раса — лучшая. Но Урантия создала нас для рабства. Нужна война, чтобы мы получили свободу и стали первыми на земле.

— А ты хочешь быть первым?

— Они сказали — я лучший, значит, должен хотеть.

— То есть ты не знаешь. Вот видишь — твоя миссия в действительности не является твоей. И твоя ненависть — тоже не твоя. Поэтому тебе лучше забыть и о том, и о другом.