Исповедь пофигиста - Александр Тавровский

— Ты кто? — голос из темноты.

Откуда я знаю чей? Может, ничей.

— Сосед, — шепчу.

— Тогда проходи и ложись.

— Спасибо. Я лучше постою. Где свет?

Турка встал с матраса, протопал на кухню, долго там плескался в воде и гремел сковородками. Наконец вынес мне какой-то белый пакетик.

— На, — говорит. — А «света» у меня сегодня нет, честное слово. Приходи завтра.

И сует пакетик мимо меня. Ха, приходи! Так я и пришел. Я что, голубой? А завтра на ступеньках около их двери такая лужа крови!.. Ну, укололись ребята. Гляжу, дверь прибивают, а петель уже нет.

Но когда пропал мой велосипед, я не вытерпел. Я тоже бандит, слава богу, хотя и бывший, и кое-что еще помню. Турка встретил меня уже как своего, даже обнял, предложил лучший матрас поближе к окну: там посуше.

— Я не хочу твой матрас! Где мой велосипед?

— Момент, я сейчас узнаю. Сюда разные ходят, некоторые далеко живут. Может, кто-то и воспользовался. Шайсе!

Я пригрозил полицией, тогда он куда-то сбегал и притащил сразу три велосипеда.

— На, бери, бери все, не жалко! Я никому не скажу!

А надо мной живет настоящий украинский художник. Зачем мне видеть его картины? Я и так верю, что он художник. А кто же, блин? Он же верит, что я дальнобойщик. Совсем крошечный художник, все ушло в талант. Немножко похож на Геббельса. В Германии это не страшно, даже полезно. Это его кинокамеру у меня во Франции украли. Ну и что? Он себе новую нарисует. А я рисовать не умею.

Ну вот. Он художник не потому, что рисует, а потому, что в игольное ушко пролезет, как верблюд. И еще тебя за собой потащит, чтоб ты там застрял. Не все ж такие маленькие и скользкие, как он, не все художники.

У него квартира, как в «Колоннадес»: четыре комнаты. Но под самой крышей, со скосами, и комнаты маленькие, как телефонная будка, и потолок, как в штольне: только лежа или ползком. Но при его росте очень удобно лампочки менять.

Он взял «форд» в кредит, на работу ездить. Пока брал, работу потерял, в Германии это бывает. Остался с «фордом» на руках. Так он еще и микроавтобус «ниссан» берет, тоже в кредит: вдруг под него новая работа найдется. И домой ехать не нужно, ночуй прямо в «ниссане». Но работы нет и под «ниссан», банк трясет автохаус «фиат», автохаус пытается трясти украинского художника. А тот трясется плохо, потому что, во-первых, украинский художник, а во-вторых, чему там трястись — всего пятьдесят кило спрессованных костей.

Автохаус вежливо предупреждает: «Дорогой херр! Если вы не хотите платить кредит, мы будем вынуждены забрать у вас машину. С наилучшими пожеланиями…» и так далее.

Украинский художник рисует письмо в банк:

«Все неправда! Платить хочу! Верьте слову».

И снова не платит, а в автохаус посылает такую шайсу! Причем все по-немецки, как ему кажется. Эту шайсу там всем автохаусом переводили и немцы, и поляки, и даже русские — в этот день ни одной машины не продали. Прочтут и хохочут идиотским смехом. Мне тоже дали прочитать. Я уже тогда был другом «фиата». Ну, блин, шифрограмма в центр. Немцам этого не понять, потому и войну проиграли. Слушайте:

«1. Машина мне не нужна. 2. Машину я не отдам никогда. 3. Я отгоню ее на автостоянку Франкфурта-на-Майне. 4. Если хотите, забирайте ее там сами. 5. Я еду на Украину. 6. Срочно подготовьте машину к продаже».

Я же говорил: художник! Бандит! Все и ничего. Он полякам-перегонщикам доказал, что Польша с запада на восток — две тыщи километров, а там больше восьмисот и в лучшие времена не было. Поляки принесли маленькую карту Польши, а художник огромную. Он говорил, что на огромной карте Польша больше. Поляки так обрадовались: это ж их национальная мечта! Потом он за чужой счет всю Украину на немецком горючем как бы исколесил, ни разу как бы не дозаправившись, чтоб как бы не продешевить. Я молчу. Ну? Правильно я сделал, что у него во Франции кинокамеру украли?

Банк и автохаус все же упросили художника машину не возвращать. А по мере возможности, при случае, при участии всех заинтересованных сторон…

Какие соседи! Легко с ними жить? А умирать? То-то же.

А тут еще крыса в ванной объявилась — шуршит и шуршит, прямо до сердца достает. Мне все кажется, что она голодная, хоть я ее и никогда не видел.

Вызвал я Гибеля, хозяина этих золотых трущоб, столичную штучку, пообещал заплатить сразу за три последних месяца, причем в течение ближайшего года. Клюнул, приехал.

— Господин Гибель! Откуда здесь крысы? Мы так не договаривались.

Он зажигалкой почиркал, огоньком поводил по сторонам и сообщил:

— Это не крысы, это сквозняк.

— Какой, — говорю, — сквозняк, когда я вчера у двери сыр положил, а сегодня его нет. Куда он делся?

— Наверное, сдуло.

Зато в любое время приходи и гостей приводи. Хочешь — к голубым, хочешь — к этому художнику, и не надо писать дурацких объявлений, как в других неприличных домах:

«Господа! Сегодня у меня будут гости, не более трех человек. Порядок гарантируется».

Мне это хуже крыс, Гибеля и этого голубого художника-наркомана!

Какой дом? Где я строил дом? В Стрежевом? У Джамали? Почему не помню? Помню, строил. У него потом крыша поехала, но это в Пюрмонте. А вы говорите: в Стрежевом. Откуда Джамали в Стрежевом? Он же турок. Чтоб он был похож на свой дом!

Ой, я узнал в арбайтсамте, что я требуюсь на стройке частного дома и стройка только-только началась. Я позвонил, и меня пригласили к восьми.

Утром дождь, ветер и нерабочее настроение. И тем не менее я на стройке. Там еще два немца, и третий, Эрик Мерль, тоже немец. Мне все обрадовались.

— Электрорубанком пользоваться умеешь? Давай-давай балки стругать.

Умеешь, не умеешь… Стругать так стругать. Джамали пришел в десять утра в туфельках, джинсах, в очках. Хозяин!

— Я, короче, Джамали!

— Я, еще короче, Игорь!

Познакомились, давай пахать. Эрик грызет колбасу и кричит:

— Иго! Дать хаммер?

О, думаю, угостить хочет.

— Кидай! — кричу.

Он и кинул… хаммер. Молоток!

— Что ж ты, — ору, — такое кидаешь?

— А что ж ты, — орет, — не ловишь?

Мое счастье, что не ловил, точно бы поймал на свою голову…

Начали пленку натягивать на крышу. Натягивать я умею, что хош натяну, и на крышу тоже. Так немцы посовещались и послали меня на самый верх, без страховки, без доски. Что, им меня жалко, что ли? Ну, гады, назло не убьюсь! Взял тонкую палку, положил на крышу и прибил гвоздем. И по этой тонюсенькой рейке долез до самого конька. Подтянул на веревке рулон пленки, развернул ее во всю ширь — по-русски, от души, по-сибирски. Пленка — восемь на шесть, как парус корабля. Поймала, блин, попутный ветер и взлетела над крышей вместе со мной. Потаскала меня по крыше, как хотела: и головой, и ребрами, и жопой, а бросишь — улетит в пространство. Ну, я и бросил — пусть летит, без меня. Она и улетела, Джамали ее потом долго искал.